В тот день он записал в блокнот
Лишь три коротенькие строчки:
«Переходили речку вброд.
На ивах лопаются почки.

Белый аист летит, над белёсым Полесьем летит...
Белорусский мотив – в песне вереска, в песне ракит...
Всё земля приняла: и заботу, и ласку, и пламя.
Полыхал над землёй небосвод, как багровое знамя!

Обледенелая дорожка
Посередине мостовой.
Свернешь в сторонку хоть немножко –
В сугробы ухнешь с головой

На праздник дома вновь не усидели,
Гражданский долг сумел их обязать.
Идут ещё, но, правда, еле-еле,
А мне нельзя о павших не сказать.

У двух пропавших сыновей
Могилы даже нет своей.
Могилу третьего нашли,
И то от Родины вдали.

Открыта дорога степная,
К Дунаю подходят полки,
И слышно – гремит корпусная,
И слышно – гремят башмаки.

На той войне был скоротечен
Прощанья скорбный ритуал.
Как помню, по шпаргалке речи
Комбат над гробом не читал.

…Летели «юнкерсы» на город наш,
Готовы всё испепелить на свете…
Тогда попала бомба в Эрмитаж,
В скульптурный зал с творением Россетти.

Сейчас, не очень далеко от нас,
идет такое дикое кровопролитье,
что мы не смотрим друг другу в глаза.
У всех – геморроидальный цвет лица.

Речей и слов не надо броских,
Ты просто молча здесь постой…
Не всем лежать у стен Кремлёвских,
Но всем лежать в земле сырой.

Смотрю на карту – как же это рядом;
здесь шли на Мгу, а тут на Красный Бор!
Другая карта и с другим масштабом,
а в памяти двухверстка* до сих пор.

Я костыли себе готовлю сам,
В бору березку постройнее выбрав…
А здорово досталось бы лесам,
Когда б в боях нас столько не погибло

Мальчишкой с умом откровенным,
Забывшим про голод и страх,
Я встретился с военнопленным
На Кировских островах*.

Послевоенная игра.
Нехваткой торфа и дровишек
Определяла мать сама
Жилищной площади излишек.

Землянки и окопы,
Болота и снега,
И потайные тропы
К укрытиям врага.