Она была моей любовью, скромница,
Я не успел назвать ее женой.
Забуду всё, а это будет помниться
И навсегда останется со мной.

Вот так новость: бабушка сказала,
Что она сражалась в партизанах!
– Кто же взял тебя в отряд, под пули?
Ты ж трусиха, милая бабуля!

Эх, дороги…
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.

Дети вернувшихся с фронта бойцов,
чем-то похожи мы все на отцов…
Чем-то незримым…
и мы, как они...

На черном полустанке
в задымленном году
лежачие подранки,
мы слышали беду

Птицы вьют надо мною круги,
Возвращаясь из дальних краёв.
Мой братишка, ты мать береги,
Дорога ей сыновья любовь.

«Спокойной ночи».
Поздний вечер.
В окне – твой заострённый профиль.
Опять не спишь. Меняешь свечи.

А я боялся на войне,
Чтоб сонным в плен не захватили
И чтоб случайно не убили
От взвода где-то в стороне.

Мне говорили: «У отца была
Рука всегда уверенной и чуткой…»
Дай бог и мне знать тайны ремесла
Живой природы, девственной и хрупкой!

Как трудно осмыслить такое соседство:
и сводки войны, и букварь на уроке.
Ах, дальняя память! Ах, память-наследство.
И сроки твои – бесконечные сроки.

Немец нервно дергал вожжи,
Полный ярости и зла:
На дороге стала лошадь
И вперед никак не шла.

На Комсомольской танк стоит
Из броневой уральской стали.
Его всем миром, словно щит,
В последний день войны ковали.

Как долго память носит креп!
Болит рука, которой нет.
Болит душа (которой нет)
И стонет – по кому?.

День на смену полумраку
Занялся, кровоточа.
Лейтенант хрипит: «В атаку!»,
Автомат сорвав с плеча.

Звезды январские тускло мерцали,
Словно потрескивая в синеве,
Стыли, дымились, оледеневали
Проруби на неве.