Мы идём затихшими бульварами
После суматошнейшего дня.
– Помнишь, как мы были комиссарами? –
Спрашивает Лена у меня.

Плывут тропинки и дорожки.
Петляет юркая река.
Над кручей робкие берёзки
Укрыли домик лесника.

Гром пушек смолк. Победным светом вещим
Озарены просторы нив, полей и рек.
И первого, кому мы рукоплещем,
Мы называем – русский человек.

…Забираясь с сестрёнкой на стулья,
Открывая скрипучий буфет,
Брали мы сухари из кастрюли,
Будто это – пригоршни конфет...

Соседка не смотрит кино про войну,
тоскует соседка.
Уходит на кухню, подходит к окну,
где светится ветка.

Играл германец на гармонике
Вокруг толпившимся друзьям,
Мотив выдавливая тоненький,
Совсем чужой её мехам.

Он шёл сквозь ельник островерхий,
Потом вдоль поля по стерне
И ставил ноги, точно вехи,
И вынимал их, как во сне.

Сухой мороз до боли жёг.
Изба насквозь седою стала.
И лампы жёлтенькой кружок
Нам с потолка светил устало.

Мать моя плачет, хоть фильмы – пусты,
нету в них правды, крикливы герои,
в новых шинелях с одною дырою,
в новых фуражках ползут сквозь кусты.

Моя подружка дальняя – как елочка в снегу.
Ту елочку-уралочку забыть я не могу.
Давно ушел я из дому, но помню до сих пор
Ее совсем особенный, уральский разговор.

Там на западе глубоко
Пушки землю роют вновь…
Мать на подвиг на высокий
Сына шлет, родную кровь.

Там, где радуга над полем,
Где зелёная деревня,
Где гуляют грозы в ливнях
По берёзовым лесам...

О, как плясал он,
конопатый!
Хотите
верьте или нет...

Кто-то в детстве мяч гонял ногами,
Кто-то плакал от больших утрат…
Боль мою делил я с голубями,
Тишину встречая по утрам.

Мела метель позёмкою
До боли и тоски.
Солдаты хлеб ножовкою
Делили на куски.