Вздохнув, рванулся паровоз,
И тронулся состав,
На запад сердце понеслось
От городских застав.

Как будто я снова из дома навек ухожу.
Стою в ожидании первого поезда.
И цепь из свинцовых кусочков – к ножу
В карман убегает от пояса.

На Трубной помню дом,
Окно полуподвала.
Уже не опускали синих штор,
И лампа вполнакала освещала...

Она – в нашем доме… По чёрным ступеням
В ладонях несёт она – в липком конверте,
Навстречу ребячьим и старческим теням, –
Расплывчатый почерк безвременной смерти.

Он именем поэта назван был,
Его бессмертным гением прославлен,
Здесь Пушкин рос, здесь он когда-то жил…
Повсюду здесь крылатый след оставлен.

Кто-то нас заслонял от брони,
Становился к станкам на подмостках...
Мы играли в войну на крови
Мужиков и плечах подростков.

Один упал головой к Москве.
Другой упал головой к Берлину.
А где-то матери плачут две –
У них и было всего по сыну.

Начиналось прозрение грохотом боя
и тревогой за старую, слабую мать…
Помню ночь: на краю обгорелого поля
я лежу и терплю – мне нельзя умирать…

Вспомнил я о прикамской раскидистой ели
В белорусской лесной стороне,
И певучие звуки удмуртской свирели –
Чипчиргана – послышались мне.

Хотя прошел немалый срок,
Свежо мне помнится и ныне
Война, привалы у дорог
И аромат степной полыни.

Не забуду тёмную землянку
И ту ночь, прошедшую давно.
Пахли стены вешней солодянкой*,
Пахли, точно пряное зерно.

Подул холодный ветер непогоды,
И вновь, мой друг, осенний слыша дых,
Давай мы, как в студенческие годы,
Перчаток пару купим на двоих.

Сын со мною по лесу бродил…
Вдруг остановился у обочины:
– У тебя такой окопчик был? –
Он спросил меня сосредоточенно.

Мы должны это сделать, люди, –
Рассказать о фашистской челяди,
Чтобы мир – тот, где нас не будет –
Знал, как нас истребляют нелюди.

Немыслимый грохот. Развалины.
И ярость слепого огня.
Кричали солдаты: «За Сталина!»
Но гибли они за меня.