Мне ворон черный смерти не пророчил,
Но ночь была, и я упал в бою.
Свинцовых пуль трассирующий росчерк
Окончил биографию мою.

Три старших брата было у меня...
От них остались только имена.
Остались три портрета на стене –
Убиты братья на большой войне.

Зимой под Нарвой после боя
Я наклонился над воронкой.
Отбросил срезанную хвою.
Пробил ледок прикладом тонкий.

Скатерть белая с темной каймой,
Три стакана, огурчики горкой:
– Толя, пей – это твой!
– Гриша, пей – это твой!

Как хорошо без сапог! Когда-то
Бегал я по саду босиком…
Словно кораблик, плывет палата
С лампочкой синей под потолком.

Лежат солдаты после боя
И в наступившей тишине
Не торопясь дымят махрою,
Забыв на время о войне.

Блокадному, не иному,
Ржаному и не ржаному,
Хоть звали его – ржаной,
Землистому,

Память о войне во мне осталась,
И ничем её не отскрести.
Всё при мне, что в детстве мне досталось
Перевидеть и перенести.

Был бойцом стрелковой роты
Наш земляк Иван Скворцов,
И среди своей пехоты –
Молодец из молодцов.

Всё время будет помниться война.
Ещё не все закрылись наши раны.
По одному уходят ветераны.
Торжественно хоронит их страна.

Ольха сутулилась по-вдовьи.
Промчался светлый летний дождь.
Над нами – небо молодое,
а перед нами – рожь и рожь.

Если я не вернусь, дорогая,
Нежным письмам твоим не внемля,
Не подумай, что это – другая.
Это значит… сырая земля.

Девчонки нынешние, нет, не с превосходством
А с завистью глядят на тех, иных,
Которые в шинелях не по росту
Ушли жестокими дорогами войны.

Где избы, где сараи, где овины?
Нет ничего… Лишь печь, кляня судьбу,
Среди бугристой выжженной равнины
Стоит, как шею, вытянув трубу.

Здесь озверелый вражеский солдат
На нашу песню поднял автомат…
Но Пушкин от горячего свинца
Не отвернул сурового лица.