За дни боев я стал намного старше,
Сам у себя я на глазах старел,
Когда в снегу по пояс шел на марше,
О жаркий ствол винтовки руки грел.

Трубы. Пепел еще горячий.
Как изранена Беларусь…
Милый, что ж ты глаза не прячешь?
С ними встретиться я боюсь.

Золотом на мраморе впечатаны
Воинов-героев имена.
Словно бы с небес теперь звучат они,
Для того чтоб помнилась война.

Дядя Федя – фронтовик.
Крепок, я не скрою.
Он красив. Собой велик,
Хоть с одной рукою.

«И возраст был не призывной,
И мог бы дома отсидеться,
А он погнался за войной –
Всё в голове-то было детство.

Она в цвету. Она вросла в суглинок
И ветками касается земли.
Пред ней противотанковые мины
Над самыми корнями залегли.

В Севастополе немцы.
А в тылу, в лазарете
Бредит моряк:
«Братишки!

В кругу друзей шутили долго, пели…
Вдруг взрыв – предвестьем смертного конца…
В глаза смертей сурово мы глядели,
Не отводили в сторону лица…

Я рождена в суровый год военный
В бараке, в тесной комнатке убогой,
Где на ночь, по обыкновенью,
Постель стелили даже у порога.

Мы шли. Артиллерийские раскаты
Вещали избавление земле.
В селе дымились взорванные хаты
И головни кровавились в золе.

Я встречаю друзей твоих – бывших солдат,
Все они постарели, виски их седые…
А глаза твои с карточки юно глядят,
Так лучисто глядят, словно вправду живые!

Перевяжите рану.
Под голову – седло.
Обманывать не стану –
я ранен тяжело.

Здравствуй, папка! Ты опять мне снился,
Только в этот раз не на войне.
Я немножко даже удивился –
До чего ты прежний был во сне!

От рощи к холму, с перелеска до лога
Далёко бежит фронтовая дорога.
Она день и ночь вдаль идет неумолчной,
Досадует враг, огрызаясь по-волчьи.

И в этот раз меня не встретил
И слов свиданья не слезил.
Весенний вяз коснулся веткой
И обозначил мой визит.