Я рос на берегу большой реки.
Я помню: пароход придёт сегодня
И бросит шаткие крутые сходни
На жёлтые иртышские пески.

Издалека пишу тебе опять,
Мне многое хотелось бы сказать.
И хоть огонь в крови моей пылает,
Огонь в крови не в силах описать.

Жарко. Пьет боец. У самых глаз
Залегла глубокая морщина.
Может, в бой уйдет он через час.
А пока блаженствует мужчина.

На почте пахнет детством,
От клея щиплет нос,
И никуда не деться
От набежавших слёз.

Бой затянулся… Громыхали пушки.
Чадил изрытый бомбами лесок.
У неприметной польской деревушки
Наш батальон на черный снег залег.

Лежала женщина. Лежала
В снегу на взятой высоте.
Торчала рукоять кинжала
В ее округлом животе.

Смотрю военный старый фильм и плачу…
Не потому, что так люблю войну,
Да и картина – явно не удача,
Таких подделок видел не одну.

За чем-то очередь толкалась,
Бурлила, как весной река,
Одна молодка всё старалась
Оттуда выжить старика...

У славы солдатской изнанка всегда в кровавых бинтах,
И смерть, как сестра победы, судьбой приписана к войску…
И рота штрафная, не тронув с утра приварок в котлах,
Уходит на штурм, где бьёт миномёт, как доской о доску.

Мы шли, блиндажи очищая,
Блокируя дзоты врагов.
Над нами луна молодая
Катилась среди облаков.

Как пехота возвращается с войны?
На висках на всю Европу седины.
На груди нашивки красные да жёлтые…
Пулевые, штыковые – все тяжёлые…

Пришлось ей трудно – пять детей…
Кругом война, обугленные хаты,
И тысячи невидимых смертей,
И тысячи неслышимых проклятий...

И все-таки судьба у нас была,
И от нее никак не отрешиться.
Да стоит ли?
И перед кем виниться?

Хриплым криком капитан кого-то,
Задыхаясь, крыл в слепом бреду:
Может, поднимал в атаку роту
У стволов глазастых на виду.

Туман плывёт над спящею рекою,
баюкая ленивую волну.
Рассвет неслышно подойдёт к окну,
не нарушая этого покоя.