Если летом зной, а весной дожди,
А зимою шинель во льду,
Если пуля над ухом свистит: «Уйди!» –
Отвечает он: «Не уйду!»

И моё рожденье означало:
Мне начало и конец войне.
От войны осталось одеяло
В нашем доме – и досталось мне.

Не на китах, а на Иванах
Стояла и стоит она!
Как мать, к могиле безымянной
Щекой прильнула тишина.

Не могу наглядеться
Я на край этот милый.
Пролетело здесь детство
Голубком сизокрылым.

Колыхнётся в душе непогода,
занедужит, застонет метель…
Мы – птенцы сорок первого года,
окружений его и потерь.

В Германии хотелось мне увидеть один Рейхстаг.
И я его увидел.
Пусть нет на нём АВТОГРАФОВ ПОБЕДЫ,
Их стёрли, перестроили Рейхстаг...

В письмах – боль, что обжигает сердце.
Эта боль диктует вновь и вновь
Мне слова: «Любимая, надейся,
Что всесильна на земле любовь!

Я был пацаном голопятым,
Но память навек сберегла:
Какая у нас в сорок пятом
Большая победа была!

Солдат увозят поезда,
и многих – навсегда…
Идут двухосные вагоны
в сырую даль по сентябрю.

Мы ушли на заре, словно тени косые,
Под землей наши руки с корнями сплелись.
И не слышим мы – дождь ли идет по России
Или дымом сугробы в полях завились.

Вокзал и перрон,
И понурые хаты.
С войны в эшелонах
Домой возвращались солдаты.

Холодный плащ с простреленной полой,
И крестики узора на сорочке,
И ладанка с московскою землей
На потемневшей бисерной цепочке.

Пусть донесет письмо моей жене,
Как без нее мне тяжело и грустно,
И как гроза неведомых предчувствий
Невидимо рождается во мне.

Долго пуля летела,
Кусочек свинца,
Кабы только задела –
Скосила отца.

О чем глаза твои молчат?
О чем сирены мне кричат?
Дымится дальняя дорога.
Срывает с отчего порога.