Полегло из деревни сто солдат-земляков.
Было нам в это лето всего шесть годков.
Однорукий солдат выводил нас с зарёй
на колхозное поле и выравнивал строй.

В меня из пулемёта стреляли только раз.
Галина Николаевна вела девятый класс,
А с ним восьмой и пятый – ребяческая рать –
В деревню Братовщина картошку убирать.

Хриплым криком капитан кого-то,
Задыхаясь, крыл в слепом бреду:
Может, поднимал в атаку роту
У стволов глазастых на виду.

Послевоенное село,
Где Ламочка-река струится, –
Оно мне дорого зело,
Понеже в нём пришлось родиться.

Чёрный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца, –
Небогатым семейством хранимый
И единственным сыном носимый…

Ещё утрами чёрный дым клубится
Над развороченным твоим жильём.
И падает обугленная птица,
Настигнутая бешеным огнём.

Мы с отцом ходить учились.
Я – впервой на ноги встав,
Он – полгода пролечившись
В полевых госпиталях.

Когда я вижу играющих детей,
невольно замедляю шаг.
А ночью в мои сны
из голубой дымки...

Воды остался лишь глоток
В его пробитой пулей фляге.
Уже под утро он залег
За обомшелым пнем в овраге.

Проводят вдоль деревни под конвоем
Фашистов, взятых нашими в полон.
Почуяв вражий дух, дворняжки с воем
Бросаются на них со всех сторон.

Вот так и вижу подельскую вышку,
Что, чуть живая, упиралась в небо!
Я расскажу сегодня про мальчишку,
Про эту вышку

Сорок второй. Морозы к сорока.
В непроливашках лёд, а не чернила.
Пар изо рта. И язычки коптилок.
И дребезжанье школьного звонка.

Я песни пел,
Осколки собирая,
В орлянку меж тревогами играл.
А если неожиданный налёт...

У меня кончаются патроны
И по пальцам сосчитать гранат.
Долго мы держали оборону –
Рота необстрелянных солдат.

Когда тебя послали в бой,
«Прощай», – сказал мне, уходя.
Но где б ты ни был, дорогой,
Я буду около тебя.