Я был в команде рядовым,
Служил на корабле минером…
К бессонным пристаням Невы
Пришли эсминцы и линкоры.

Будто это было все вчера…
Теплая июньская пора.
Солнце в окна с самого утра.
Воскресенье. Отдых. Детвора.

Вспоминая дьявола и Бога,
Кое-как молитву бормоча,
Женщины ругали домового
И его пугались по ночам.

Над морем синева громадных крыл.
Они темны. Движенье их незримо.
Шумящий их размах от взоров скрыл
обрывистые очертанья Крыма.

Вы руки воина видали,
Что всю войну сапером был?
Он заслужил свои медали,
Хоть и в атаки не ходил.

Даже в злую холодину,
Когда стужа лишь права,
Не рубил никто калину –
Разве можно? – на дрова.

Бескозырку я надену,
выйду на причал.
Чайки, с волн сбивая пену,
жалобно кричат.

Лес содрогнулся от взрыва,
Билось о сосны эхо,
Плакало и стонало,
Не находя пути.

Незаменимый отцовский пиджак.
В нём, засучив рукава,
Сено грузила мать на чердак,
Ловко пилила дрова.

У нянечки работы вдосталь,
И, благодарны за уход,
Ей раненые скажут попросту:
– Пускай мальчонка к нам зайдёт.

Мать потеряла сына на войне.
В снегу замерз или сгорел в огне –
Она об этом так и не узнала.
Ждала, ждала… А он не приходил.

У входа в Освенцим, где люди, застывшие в скорби,
Где слёзы евреев проникли до магмы Земли,
Старик танцевал, чудом выживший узник Адолек,
И дочь его Джейн, и внуки с ним в танец пошли.

…Горел и плавился металл.
Картонный фюрер трепетал.
А фрицы из окна скакали,
В одних кальсонах убегали…

Мы как будто и родились в ротах,
Крестники металла и огня.
Путь любой нам кажется короток,
Встань с зарею – не хватает дня.

На трупах застывших немецких сидели.
Нам скалил мороз ледяные клыки.
И кашу горячую с жадностью ели,
Какую доставили в наши полки.