Мороз в декабре стал свирепствовать жутко.
Но здорово нас выручала «буржуйка».
Вселилась, полкомнаты заняв собой,
И в печь упиралась огромной трубой.
Что-то в прошлое тянет…
Да что я, чудак?
Для чего ворошить
время самое страшное?
Но блокадная очередь
строилась так:
каждый цепко держался
за спереди ставшего.
– Кто последний? –
Последний мне локоть суёт:
– Крепче, мальчик, держись! –
И прижмусь я доверчиво.
И обхватит меня тот,
кто сзади встаёт.
Так часами плотнимся.
С утра и до вечера.
А мороз-то – под сорок.
Лютует мороз.
И воробышком прыгает
сердце под рёбрами.
Только мне не упасть –
прочно в очередь врос.
И душа потеплела
под взглядами добрыми.
Мы – едины.
Мы связаны горем одним.
Смерчем вьюга вихрится,
летая по городу.
Пригибаясь, на корточках
молча сидим,
и на плечи соседей
склоняются головы.
Общий вздох, общий выдох,
похожий на стон.
Чувство локтя, на нём-то
и жизнь наша зиждется.
Длинной тенью скользя,
пробиваясь сквозь сон,
черепашьим шажком
наша очередь движется.
Смерть сновала вблизи
и смотрела в упор,
но забрать не осмелилась:
«Много вас очень уж!»
…Как давно это было!
А мне до сих пор
в трудный час, как поддержка,
блокадная очередь.