ПЕСНЯ

Беспощадной войной опаленный,
в Минусинск возвращаясь назад,
восемь суток на полке вагонной
не смыкал свои очи солдат;

то о чём-то вздыхал, беспокоясь,
то писал, отвернувшись к стене,
и стремительный нес его поезд
по родной, по советской стране.

Города и поселки мелькали
и за далью терялись в дыму…
«Может, выпьешь чайку?» – предлагали
пассажиры солдату тому.

Но солдат на такие вопросы
лишь молчал да мотал головой,
да клубил без конца папиросы,
да блокнотик исписывал свой.

И соседи шептались: «не троньте,
полежит – отойдёт, ничего…
Он, видать, насмотрелся на фронте,
не тревожьте в печалях его…

Видно, сердцем горит, дорогие…»
Но дорожная жизнь – суета,
выходили одни, и другие
занимали в вагоне места.

За тайгою, вблизи Минусинска,
в тот вагон заглянул на заре
в темной свите своей украинской
старый дед – голова в серебре.

И запел, опираясь на посох,
в полный голос, чтоб слышать могли,
о кровавых невиданных росах,
что на грудь Украины легли.

В этих пальцах его узловатых,
в этом снеге его седины
узнавались и боль, и утраты –
всё безмерное горе войны.

Сквозь вагон – от скамейки к скамейке –
шел он в синем табачном дыму,
и летели рубли и копейки
в пропотевшую шапку к нему.

«Помоги…» – Он приметил солдата,
что возился с котомкой внизу.
Но ответил солдат виновато:
«Я трофеев, отец, не везу.

Разве песню?.. Сложилась впервые.
Думал долго, дорогою всей.
Да слова в ней кругом горевые,
о потерях всё больше… друзей.

Впрочем, на-ко заветный листочек,
уж прости, коли дар невелик». –
«И на этом спасибо, сыночек», –
поклонился солдату старик.

Поклонился и вышел. А следом,
подрасправив помятый погон,
никому незнаком и неведом,
и солдат тот покинул вагон.

Для него завершались походы,
он домой возвращался к труду…
Это было в конце непогоды
в сорок пятом победном году.

С той поры пролетело немало
и тревожных, и радостных лет.
А солдатская песнь кочевала,
хоть солдат потерял ее след.

Да сплетаются стежки-дорожки…
И услышал он сердце свое:
под певучие вздохи гармошки
лесорубы запели ее,

затянули – задумчиво, хором…
И она, их в полон захватив,
разносилась матуровским бором
на широкий раздольный мотив.

Говорилось в той песне печальной,
что ходила в сибирском краю,
о друзьях по тоске госпитальной,
тридцать раз погибавших в бою.

И о самом веселом, о самом,
с кем прошел он весь доблестный путь
от свирепой Свири до Петсамо.
Песня, песня, бойца не забудь!

А еще в этой памятной песне,
им когда-то рожденной на свет,
услыхал он ему неизвестный,
заключающий новый куплет, –

как на третьей на полке вагонной,
в Минусинск возвращаясь назад,
беспощадной войной опаленный,
горевал о солдате солдат.