Когда вступили мы впервые
В ревущие сороковые
(Но не широты, а года),
Мы не смогли бы, не сумели...
Окован стужей госпиталь военный,
Рассветный, сизый, мертвенный мороз
Нет-нет и звякнет утварью бесценной –
Пробиркой льда на пальчиках берёз.
Берёзы снег рассматривают ранний,
Как бы ища пружину западни…
Медсёстры, подбирающие раненых,
И то не гнулись ниже, чем они.
Они к земле промёрзлой клонят ухо
В безмолвии, должно быть, слыша гром
Войны, докатывающейся глухо
До их подкорня призрачным ядром,
Ядром подземным, прячущимся в норах
Кротовьих и полёвкиных. В углах,
Уже не разорить ему которых,
Но где – щелчками – бьёт по стенам страх.
Ядро летит к земле. Приткнётся сбоку,
Родив зловещих полчища свищей,
Поискривив к неведомому сроку
Зверей костяк, рост листьев, ход вещей…
Вот так, остановиться где, не зная,
Как бесконечным змеем шнур-запал,
По всей земле ползёт волна взрывная…
Все спали. Спало всё. Никто не спал.
Не спят берёзы: в поле, на развилке,
У водокачки клонятся… Видать,
Везде в снегах им чудятся носилки:
Ещё чуть-чуть нагнуться – и поднять!..
Рванёт состав на горизонтах дальних,
Простонет раненый, – болит рука…
Не спят берёзы в рощах госпитальных.
Не сплю и я же, дочь политрука.
То думаю о жизни бестолковой,
То утешаюсь: вот приедет мать
Пить чай у партизанки Стрижаковой,
Стихи о розе раненым читать…
Не спят берёзы там, где лес и пашня:
На рукаве их марлевом вдали
В каскаде искр, дыша тепло и влажно,
Восходит солнце – Красный свет земли.