Щенят собрал хозяин неторопко...

Щенят собрал хозяин неторопко
И так же неторопко утопил…
Достал бутыль, ладонью вышиб пробку,
Позвал к столу:

– Садись, брат, аль не мил?
Ты думаешь – я злыдень? И напрасно!
На хуторе куда девать щенков?
Не я придумал… Так издревле, ясно?

Щенков топлю,
Но ненавижу кровь.
У нас тут летом лось попал под поезд –
Версты четыре, если напрямки.

Кровь, помню, увидал – не успокоюсь,
А надо мной смеются мужики.
Им ничего. У нас любой – охотник.
Таких и нету, чтобы без ружья.

А мне всё снится, как в ручищах потных
Сестрёнка бьётся младшая моя.
Её бандюга выволок из хаты,
Головушкой ударил о крыльцо…

Мы раненого прятали солдата,
К тому ж еврея… Мало ль подлецов?
Явились полицаи на подводах,
За старшего – наш бывший бригадир.

Он прежде всё искал врагов народа,
Матрёну раскулачил – и в Сибирь.
Всё было мало этому иуде,
Чуть что, кричал: «Народ нас не поймёт!»

Народ, я понимаю,
Это люди,
А нелюди, братишка, не народ…
Солдатика нашли на сеновале,
– Попался, – гоготали, – мать твою! –
На дереве, болезного, распяли,
А рядом – мамку голую мою.

Я видел их мышиные шинели,
Я слышал крик – протяжный, неземной.
И только волчьи ягоды алели
Над странно наступившей тишиной.

Я в лес ушёл… Я вытянулся за год.
И понял смысл мужских суровых слов:
«У нелюдей – кровь цвета волчьих ягод,
И цвета земляники – наша кровь!..»

Вот так, браток. А ты глядишь угрюмо
И думаешь – я лютого лютей.
Собаку жалко?.. Только ты подумай –
Щенят жалеть полегче, чем людей.

…И он умолк. К ногам дочурка жалась,
В глазах неся совсем не детских страх.
И сединою мудрость пробивалась
В его космато-бурых волосах.

И не было ни голоса, ни знака…
Съедала плесень тёмные венцы.
Да у крыльца побитая собака,
Скуля, несла тяжёлые сосцы.