Там, в Берлине, когда уезжал,
Подарила товарищу рота
С тёмной надписью светлый кинжал.
«С нами бог!» – перевёл ему кто-то.
У реки,
у самой
у излучины,
Где весною громоздится лёд,
Пацанами местными изученный,
Обгорелый,
в рог бараний скрученный,
Всё лежит немецкий самолёт.
Тридцать лет отмерено, отсчитано.
Вроде всё понятно было мне:
Много книжек правильных прочитано,
Много песен спето о войне.
Я стихи учил из разных томиков,
Кулаки отчаянные сжав,
А с войною встретился у холмика,
Где чужие лётчики лежат.
В мае здесь сирень густая пенится:
Возродились мёртвые кусты!
И старухи,
проходя,
не крестятся,
Не бормочут: «Господи, прости».
Мы худое помнить не приучены,
Но, конечно, вовсе неспроста
На могиле
около излучины
Ни плиты надгробной, ни креста.