На войне мы не были. И всё же
Мы – твои участники, война…
Чёрный голод – аж мороз по коже –
Отравил нам кровушку сполна.
…А когда затуманятся сумерки над облаками
И на землю прохлада прольётся с небесного крова,
С выменами тугими, с торчащими остро сосками,
Разномастные, тихо домой возвращались коровы.
Наша – белой была! Помню всё: издалёка, бывало,
Я средь пёстрых и рыжих её отличу и отмечу.
К нашей юрте потом подходила она, подплывала,
Мама с белым подойником к ней поспешала навстречу.
С ней, конечно, и я подбегал обязательно рядом.
Приближалась корова, мычала и шумно вздыхала.
А потом я стоял и следил зачарованным взглядом,
Как в подойнике облако белое пенно взбухало.
А потом, как положено, к ней подпускали телёнка.
Покрывалась тотчас его мордочка «инеем» белым.
А потом в нашей юрте смотрели мы – я и сестрёнка, –
Как вскипало, шумя, молоко в казане закоптелом.
…Вновь у юрты стою. И как будто бы всё неизменно.
Так же сумерки снова подсвечены бледным закатом.
И коровы цепочкой шагают неспешно, степенно,
И мычат, возвращаясь к хозяйкам своим и телятам.
Только мама не выйдет уж, как бы ни звал я, ни плакал,
Далеко моя бедная матушка – не докричаться,
И подойник знакомый навеки отзвякал, отбрякал,
На серебряной дужке не будет он больше качаться.
И не бросятся нынче коровам навстречу ребята –
Им давно уж не в радость старинные радости эти,
В чём-то всё же они не такие, какими когда-то
Были сверстники наши, войны деревенские дети.
Вновь коровы мычат… Возле юрты стою и тоскую:
Может быть, их мычание что-нибудь всё-таки значит?
Обещает ли счастье? Беду ли пророчит какую?
Я не в силах понять, но болит моё сердце и плачет.
Перевод И. Фонякова