МИСАКУ МАНУШЯНУ
Мы под одним и тем же небом синим
С тобою, брат мой, были рождены.
Мне говорила мать: «Брат – на чужбине,
Бежал от распрей из родной страны.
Как сказать, что ты жив? Так сказав, я солгу.
Но сказать, что ты умер, сумею едва ли:
на июльской траве, на январском снегу
среди тысяч убитых тебя не видали.
Не виденье, не сон, а глаза лишь сомкну
и, как будто вчера, вижу день этот летний,
этот час, когда ты уходил на войну,
на войну уходил, восемнадцатилетний.
Снег тебя заносил, тебя ливень хлестал,
и никто не узнал, как ушел далеко ты, –
стал ты двадцатилетним, а может, не стал,
ибо только живым прибавляются годы…
Не прошу снисхожденья у смерти – не ей
доверяю печаль неизбывную эту.
Я остался свидетелем жизни твоей,
ну, а смерти твоей и свидетелей нету.
Что мне делать? Ты как бы на том берегу,
где-то там, где ни сумерек нет, ни рассвета.
И у смерти твой адрес узнать не могу,
и у жизни никак не добиться ответа.