РОДИНА СМОТРЕЛА НА МЕНЯ

Ах ты, не-мец-ы, чёрт шар-ша-вой,
Не владеть те-бе Ар-ша-вой.
Тётя Поля

В соседней секции – девичье общежитие.
Туда приходят гордые поляки.
Рязань в сорок четвёртом – польский город
(довольно польский и вполне студенческий:
один пединститут – одни поляки).
Так вот поляки в тех конфедератках*,
которые рубил ещё Корчагин,
приходят к девушкам с цветами и конфетками,
и их разглядывает весь наш двор.
Когда идут назад, мы их встречаем
вопросом (и всегда одним и тем же):
– Вы кто такие? – право, интересно,
что за военные пришли сюда!
Мы – это я (мне восемь лет), Андреич
(резной, как терем, семьдесят минуло)
и Лёвушка (ему пока тринадцать,
и он пока ещё главней меня).
– Поляки кобели! – считает Лёва.
– Какие кобели? Да это н а ш и,
Из Царства Польского! –
вот мненье монархиста.
Андреич – монархист. Он при царе
пятнадцать лет служил в дворцовой страже
(пятнадцать лет! – нешуточное дело)
и век свой в мыслях доживает там,
но скажешь – «монархист», он отвернётся.
– Како-ое?.. Монархистов отменили!
Монарха отменили! А уж нас-то…
Считай, я нынче русский патриот.
– А Царства Польского не существует, –
продолжил разговор умнейший Лёва.
– А-а! Отменили? Ну тогда не знаю,
тогда, наверное, бунтовщики.
Я думаю – р е в о л ю ц и о н е р ы.

* Конфедера́тка – национальный польский головной убор с четырёхугольным верхом.
Polaci не умеют нам ответить,
лишь улыбаются нездешними глазами.
И среди них есть маленький поручик
в конфедератке, набекрень надетой,
с ясновельможной панскою улыбкой,
Михал Максимыч – так его зовут.
Ну, я – к нему: пусть всё-таки ответит,
кобель он, бунтовщик иль что другое.
– Учитель русского, – сказал поручик, –
по-польски я неверно говорю.
Но в наше время говорить по-польски
отваживаются бунтовщики,
а может, революционеры, –
такая, брат, у нас повестка дней.
Давай-ка познакомимся поближе, –
сказал он, почему-то оглянувшись. –
Ты, вот что, приходи на ипподром
четырнадцатого. Увидишь рубку.

Четырнадцатого в туманный полдень
из леса к ипподрому вышли трое:
наш умный Лёва впереди рысил,
мы с русским патриотом в арьергарде.
А над трибунами плескались на ветру
и польские, и наши флаги.
И жёлтые оркестры по бумаге
играли гимн. Какой – не разбери.
Идёт соревнование в конкуре.
Впервые и в последний раз в Рязани
поляки соревнуются с ментами,
поскольку нет других кавалеристов.
Милиция – на спелых жеребцах,
поляки – на зелёных росинантах.
– Да это ж конница оруженосцев, –
вещает Лёва тем же самым тоном,
как говорил недавно «кобели».
Мы с ним ценители не ах какие,
но всё же видно, кто не взял барьер,
кто повалил бревно, кто впёрся в стенку
(городовые всё-таки получше:
их выручает резвость скакунов).
Андреич спит. Над пыльным ипподромом
Звучит тангó «Малэ́нькая Манон».

…Мы с Лёвушкой скучали так недолго.
Бежит туман. Железные оркестры
кричат рубить лозу. Восходит солнце,
и просыпается наш патриот.
Поляки скачут, рубят. И «подвысь»
взлетают сабли. Маленький поручик
всех поражает удальством – не силой.
Летит лоза. «Ура, Михал Максимыч!»
– Обрубок должен бы в песок втыкаться, –
ворчит себе под нос смурной Андреич, –
а это что же? Это баловство.
Тут едут наши.
– В стремени-то встань! –
советует менту дворцовый стражник. –
Да повод брось, да в руки – по клинку,
чтоб мастера видать, да третий – в зубы.
Они щас коням ухи обрубают…
Но вот финал – менты посрамлены,
и над трибунами меняют флаги.
– Бунтовщики, а победили власть…
Ну как же это так?.. – горюет стражник.

Про бунт, однако же, ещё не всё.
Когда поляки
отдали шкетов коноводам и
попересели в громкий «студебеккер»,
у них зашевелились рты.
– Кажись, поют! –
сказал догадливый и умный Лёва.
Оркестры смолкли. С ветром донеслось:
«Помнят псы-атаманы,
помнят польские паны
конармейские наши клинки».
И – видно – дирижировал поручик.
Тут «студебеккеры» подняли пыль.
– Вот это да! – успел промолвить Лёва.
Мы больше во дворе не приставали
к полякам – дескать, что вы за народ.
Поручик две, а может, три недели
не появлялся. На губе сидел.

Конфедера́тка – национальный польский головной убор с четырёхугольным верхом.