Балин Александр Иванович

Так бывает: живешь и не ждешь новостей,
Годы взлета – давно за спиной…
Присягает мой сын в День защиты детей –
Мой детеныш, единственный мой.

Вот опять на мужика ты ропщешь:
«Хоть бы раз ему родить, облому!»
Нас рожал ночной бомбардировщик
В сорок третьем… Он кричал по-злому.

На подшипниках осипших инвалид пылил по рынку:
Чем слышнее лязг медалей, тем страшнее тишина…
У него купил я клёши да кепчонку-шестиклинку
Из облезшего до ниток беспородного сукна.

Над памятью не мыслю издеваться
И суесловных виршей не плету:
Припомнилась мне «форма № 20» –
Проверка наших тел на чистоту.

Хлеб ребятишки папой называли,
На мерзлых стеклах пушки рисовали,
Потом, весною, кончилась война…
К голодным – лебеда тянула лапы…

Мне музыка хрипела о любви –
Была игла тупа или горбата…
Сдыхать во вшах противней, чем в крови
Залатанных палаток медсанбата.

Жила в пилотке у меня домашняя игла.
Ее под сорок третий год наследовать пришлось,
И очень, смею доложить, она мне помогла,
Поскольку, ей благодаря, легко мне зажилось.

Как-нито мы все прорвемся на сырой песочек Стикса,
Соберемся на мальчишник, на последний перекур…
Всё у взводного сияет позолоченная фикса,
Всё хохмит нуриахметов, несусветный бедокур.

Я не умер с друзьями своими, не умер…
Огибая воронки, канавы, бугры,
Все бегу я в атаку, а сердце как зуммер –
Двести знаков в минуту от адской жары.

Товарищ наш «по чистой» уходил,
Но наших адресов не собирал:
Он тяжело и долго умирал –
Ему в живот осколок угодил.

Мы шли по снежной целине.
Он был последним на лыжне,
И легче всех ему идти
По проторенному пути.

Зря ты каркала, ворона:
Враг меня не уронил…
Я последнего патрона
Для себя не хоронил.