Поспешают на запад вагоны,
Торопливо колёса стучат.
И девчата в защитных погонах
На сожжёные села глядят.

Вас осталось на земле немного,
Словно после шквального огня.
Признаю́сь пред вами, как пред Богом,
Вы ещё дороже для меня.

У нас виски белей зимы,
У нас на шраме шрам.
Живые памятники мы –
Вы поклонитесь нам.

Ты ненависть, которая жила
в моём отце,
во мне лишь просыпалась,
хотя в кинотеатрах не однажды...

Где она, эта грань – граница,
Переход от светлого в грустное?
Фотография. Лица, лица…
Вот и ты, наша Пашенька Усова.

– Вперед! За Родину, друзья!
В руках сжимая автоматы,
По влажным брустверам скользя,
В атаку бросились солдаты.

И к небу поднял я глаза,
Его разглядывая вроде, –
Неловко было при народе,
Чтобы текла из них слеза.

Был пленный немец тощ и жалок.
«Капут, – он бормотал, – капут!»
Я протянул ему в подарок
Кисет солдатский табаку.

Глаза бывалого воителя
Вонзились в прожитую даль.
Дрожит в ладони Победителя
Его последняя медаль.

Отдав поклон больнице, и палате,
И медсестре, отнянчившей меня,
Пришел я вновь на линию огня,
Где льется кровь моих отважных братьев.

И боги, и черти, и рати святых
От этого боя сбежали,
Тяжелый удар попаданий прямых
Корежит заклепки дюраля.

В сорок первом году,
в первые дни декабря,
под Москвою,
в селе Петрищеве,

Отец дошёл до Кёнигсберга*.
Пал Кёнигсберг.
Была жестокой перестрелка
И колок снег.

Девушка- регулировщица
У бетонного шоссе,
Как березонька из рощицы
В молодой своей красе.

Третью ночь, третий день всё вперед и вперед
Мы идем неуклонно
По проклятой земле, по немецкой, на фронт, –
Растянулась колонна.