Я отбил село… на поле боя,
Над текучей русскою водой
Сплю в траве: гранаты – в изголовье,
Автомат с рожками под рукой.

Когда в кавказском кавполку я вижу казака
На белоногом скакуне гнедого косяка,
В черкеске с красною душой и в каске набекрень,
Который хату до сих пор еще зовет «курень»

Под смоленской стеною –
Не простые покойники.
Под смоленской стеною –
Зарыты полковники,

Двадцатилетние парни, мы появились в траншее.
На потрясенных равнинах участь решили земли.
Шли мы по Унтер ден Линден, шли мы по Зигес Аллее –
Всеми дорогами мира, всеми проселками шли.

Вот голос – крик сладчайшей муки.
Что может сердцу быть нужней,
Чем петушиной песни звуки
На первой линии траншей?

Хлеба горестные крошки
Вижу я издалека.
Подмороженной картошки
Почерневшие бока.

Есть в памяти мгновения войны,
что молниями светятся до смерти, –
не в час прощальный острый крик жены,
не жесткий блеск внезапной седины

Я их не разряжал, но в руках держал –
Разглядывал боеголовки
Из чёрной пластмассы,
Хвостатые стабилизаторы...

Как мы выжили, дети войны?
Лихолетьем обожжены
И согреты у сердца России, –
Как мы выжили, беды осилив?

Октябрь сорок первого года.
Патруль по Арбату идёт.
И нет на вокзалы прохода.
И немец стоит у ворот.

Ночной туман окутывает рощи.
На блиндажи ложится лунный свет.
А там, вдали, опять зловещий росчерк
взлетающих и гаснущих ракет.

Нет имени у этого пригорка.
Без имени кто наспех здесь зарыт.
Трава пожухла, и земля прогоркла,
и безымянный ветер шелестит.

Я на веку немало пережил,
Но не исчезло из житейской были,
Как выходили мы из разбомблённой ржи
И вместе с нами звери выходили.

Мне безымянная приснилась высота,
Гудят шмели, ромашки расцветают.
Я – лейтенант, моя душа чиста,
Со всех сторон нас молча окружают.

Вы были на свете.
А мы вас играем.
Вы были живыми.
А мы умираем.