Сквозь беды и невзгоды
Мои летели годы.
Война меня пытала
Жестокостью металла.

Много верст на нем уже покрыто –
На зеленом быстром «шевроле».
Ночевать мы будем за Тильзитом*,
На немецкой, на чужой земле.

Он не писал с передовой,
она – совсем подросток –
звалась соломенной вдовой;
сперва – соломенной вдовой

Зарывались в землю,
От земли спасаясь.
От земли могильной
Да землёй окопной.

Жгут ботву.
Навозом яблони обкладывают.
Чистят дымоходы.
На небо взглянув,
дожди угадывают.

Опять копаю огород,
Опять земля – сплошная глина.
Отец, поди, уже берёт
Один из секторов Берлина.

Мы несли его к могиле
На плечах лесной тропой.
Тучи серые сорили
Вперемешку снег с крупой.

Вот я вижу: стоят на крутом берегу
И глядятся в реку высоченные ели.
Убежать бы мне в юность, а я не могу –
Замели все дороги слепые метели.

Начиналось с медных труб.
А потом –
В огонь и в воду.
Навзничь.

Вдоль классных стен пестрели карты,
Разлив морей, простор долин.
И знали мы со школьной парты,
Где Сталинград и где Берлин.

О, продавался бы кинжал,
Который с одного удара
Неправду насмерть поражал, –
Я б первый нёс его с базара!

Мечтаю я, как после ледохода
Пройдёт весёлый, тёплый майский дождь,
И я приду на пристань к пароходу,
С которого по трапу ты сойдёшь.

Здесь было два села, и оба
Враг сжег дотла. Они пусты.
Лишь печки русские в сугробах
Стоят, раскрыв по-рыбьи рты.

О тамбовских волках речь идёт по России –
о крутых мужиках, что крепки от сохи,
да ещё от земли, что их пробует силы
и вбирает их соль… Есть ещё мужики!

Октябрь. И, ночью нарастая,
Совсем не летняя, не та,
Ползет осенняя, густая,
Обманчивая темнота.