Крутые ступеньки в аптеке
Истёрты, и ноги скользят.
А много ли сил в человеке,
Когда ему за шестьдесят?

Память военного детства
Всё отбивает такт…
Баржа… Куда же ей деться?..
Бомбы… И ал закат…

У подножья Митридата,
В синей керченской дали,
Камни плавились когда-то,
Глыбы дыбились земли…

До окопов метров сорок, но занять их нелегко.
И тогда сержант Орджанов поднял красное древко.
Пусть не шелковое знамя, пусть не вышито оно –
Но бушует, словно пламя, над сержантом высоко.

Елки к морю подбежали,
Чтоб на синее взглянуть,
А оно лежит в печали,
Льды ему сдавили грудь.

Угрюмый вечер в тишине окрестной
багряный тон на сизый тон менял.
Я синий снег лопатой поднимал,
бросал – и вдруг… далекий плач оркестра

Мы свалились под крайними хатами –
Малолетки, с пушком над губой,
Нас колхозные бабы расхватывали
И кормили как на убой

Партизаны, партизаны,
Белорусские сыны!
Бейте ворогов поганых,
Режьте свору окаянных

Под утро всполохи зари –
Мне будто взрывы…
Я у двоюродной сестры
Смотрю архивы.

Здесь война свирепо лютовала,
И курган ходил весь ходуном;
Не было на нем песчинки малой,
Не исполосованной огнем.

Пульсирует, не умолкает строчка:
«Погибли в Европе наши поэты…»
На Одре, на Висле, на Влтаве…
Их привела сюда не туристическая путёвка

Кастрюля с пареной пшеницей
На самом краешке стола.
Три детских худеньких десницы –
Как неокрепших три крыла.

Он выполз к нашей передовой,
С отметинами сраженья –
Усталый, израненный, полуживой,
Он вышел из окруженья.

Хотелось бы и мне назло обстрелам
Увидеть, как закончилась война,
Тебя найти на этом свете белом
И захмелеть от встречи и вина.

Я просыпаюсь от ночных звонков,
Стремглав хватаю трубку телефона,
Но слышу только маету гудков
И автоматику надрывных дальних стонов.