Он родился 9 мая.
И 9 мая отец,
День Победы в Берлине встречая,
День рожденья справлял, наконец.

Я всё это видел в одной деревушке:
Домашнюю утварь средь груды камней,
Безмерное горе в глазах у старушки
И девочки, в страхе прижавшейся к ней.

Слышно в каюте, как дышит огромная Волга,
Звезды погасли над нами одна за другой.
Ветер притих на рассвете, усталый и волглый.
Слышится: ранняя птица кричит за рекой.

Легки и на ногу, и телом,
Мы в голодуху
Весь день в игре.
И между делом
Грызём макуху*.

Михаилу Дудину
Приду я сюда на рассвете,
чтоб горестный голос утих.
Под бруствером – мой

В порыве крутом и яром,
Радостно и крылато
Всходит огненным шаром
Солнце над Наровчатом*.

Огни, огни над братскими могилами,
Сердца погибших – память грозных лет.
Им вечно оставаться негасимыми,
В их пламени – былых мечтаний свет.

Когда зима установилась,
Они кололи кабана.
Свинячьим визгом жизнь взмолилась,
И вдруг содеялась черна…

Когда мы покидали свой любимый край
И молча уходили на восток,
Над тихим Доном,
Под старым кленом

Над нами колючие ветры плясали.
Нас долго озябшие руки писали,
Урывками, вместо недолгого сна,
Когда суховато дробилось кресало

Преимущество тех, кто остались в живых,
Только в том, что за ними права
О друзьях, о соперниках бывших своих
Произнесть приговора слова;

Состарилась и умерла собака,
Собачий век – каких-то десять лет.
У речки возле старого барака
Заглох движок. Погас в посёлке свет.

Здесь не поля. Здесь минные поля.
В двухстах шагах – немецкие окопы.
А посреди – ничейная земля,
Бесхозный клин растоптанной Европы.

Этот черный смерч не забыл народ:
Жребий тяжкий пал, был тяжелый год.
Лето красное вдруг нахмурилось,
Небо синее стало сумрачным

Нам, правого фланга солдатам,
В краю, где апрель – что январь,
По-своему выпало даты
В единый вписать календарь.