Будто это было все вчера…
Теплая июньская пора.
Солнце в окна с самого утра.
Воскресенье. Отдых. Детвора.

Ранен я. И поседела
Голова. И кружит зной.
И березка, как сиделка,
Наклонилась надо мной.

У входа в Освенцим, где люди, застывшие в скорби,
Где слёзы евреев проникли до магмы Земли,
Старик танцевал, чудом выживший узник Адолек,
И дочь его Джейн, и внуки с ним в танец пошли.

Он написал наугад – просто в Киров.
Верно, не мог, не хотел промолчать.
Траки не тракторов – бешеных «тигров»
Взрыли, ревя, областную печать.

Ты помоги мне, сердце,
Уведи –
В те давние года,
В сторонку дальнюю...

Для него не забрезжит рассвет,
Солнце ласковым взглядом его не окинет
И не скажет сосед, подавая кисет:
– Закури, Евдокимыч!

Комплект газеты «Правда»
За сорок первый год.
Почины и парады:
«Дадим!»...

Нет, вас никто на землю
не воротит…
Но кажется, земля оглушена,
Когда метель надрывно хороводит...

Когда мой взвод несет потери
И нам нельзя ни шагу вспять,
Я должен знать, кому я верю.
Я должен знать.

Рванулись танки с марша напролом.
Скребли броню бессильно пулеметы,
Охваченные пылью и огнем,
Захлебывались вражеские дзоты.

Я помню горестную ночь,
Тротила адскую работу,
Вконец измученную роту,
Не властную земле помочь;

Чуваш, мой друг, письмишко написал,
чтоб знали дорогие сердцу люди:
«Ваш сын Мирза живой… и скоро будет…»
Да только адрес мой не указал.

Деревья просто полегли
И грубо,
И пни болели у земли,
Как зубы.

Шли в атаку, как приказано, попарно.
Вдруг товарищ мой умерил бег:
Не об этот ли валун, валун коварный,
Он споткнулся и упал на красный снег?

Мой учитель
Сергей Николаевич Марков
на войне и в тюрьме
был всегда одинаков...