Зашел боец в избу напиться
И цедит из ковша.
Свежа студеная водица.
Хозяйка очень хороша.

Нет, не до седин, не до славы
Я век свой хотел бы продлить,
Мне б только до той вон канавы
Полмига, полшага прожить;

Когда прицельный полыхнул фугас,
Казалось, в этом взрывчатом огне
Копился света яростный запас,
Который в жизни причитался мне.

Красная звезда светло зажглась,
На полу лежит цветной палас.
Сюзане*, портреты на стене, –
Мы в Берлине, в красной чайхане.

Февральские лужи – во льду, как в стекле,
Поземка метет по венгерской земле.
Слышна пулеметная скороговорка.
Железной походкой здесь битва прошла

У гранитного обелиска
Волга плещется близко-близко,
Ветер Вечный огонь колышет,
Я пришла к тебе, маша, слышишь?

Недосеяно, недожато,
Недодумано до конца…
У Петровых нет старшего брата,
Вырос Вовка Ершов без отца.

Постели ты, ветер, мне постель из листьев,
У глухой дороги мягко постели.
Я устал на свете от людской корысти,
Жгут мне грудь тревоги, скорбь родной земли.

Сколько смешано судеб
И различных кровей!
Добираюсь до сути
Родословной своей.

Без вас будет пусто на свете,
когда достопамятным днём
мы – послевоенные дети –
к Большому театру придём.

Затишье… Июньского грома раскаты
Порой орудийного гула слышней.
Но гроздья колючки не сняты с рогаток,
И дула глядят из-под шапок ветвей.

Ляжешь, а постель – шинель сырая,
Явь уйдет, смешав цвета и звуки.
Снова, снова над передним краем
Мать к тебе протягивает руки.

Память снова велит
Не забыть о былом.
Одиноко стоит
Недостроенный дом.

Тратил силы – не жалел.
Жил – не крохоборничал.
Много знал я всяких дел:
Лес валил и плотничал.

Огни, огни над братскими могилами,
Сердца погибших – память грозных лет.
Им вечно оставаться негасимыми,
В их пламени – былых мечтаний свет.