Я несколько дней по центру столицы
кружила…
И вот на вокзале опять.
Вижу усталые серые лица.

Пепел главных военных преступников
Был развеян над Мюнхеном.
Слишком красиво звучит!
Несколько жалких горстей...

Сидит женщина сутуло,
Гладит старенький альбом.
Пиджачок на спинке стула
Отливает серебром.

В окошке вагонном – то поле, то речка,
То город далёкий, то роща мелькнёт.
У станции с тихим названьем «Овечка»*
Состав замедляет стремительный ход…

Ещё мы помним тех ребят-солдат,
Что и махоркой даже не пропахли.
Давно уже со стен они глядят
Глазами пожелтевших фотографий.

Упрекаешь горько: «Всё легко вам,
Ни войны не знали, ни потерь,
Сами выросли на всём готовом –
И чему научите детей?»

В том довоенном, давнем, до,
уже как будто допотопном,
всё было музыкою: топнем –
и раздаётся сразу: до-о-о...

Сквозь шторм и бури, через все преграды
Ты, песнь о Ладоге, лети!
Дорога здесь пробита сквозь блокаду,
Родней дороги не найти!

Пламя крыш черепицу лижет,
Над фольварком* пожара клёкот…
Меж чужих обгорелых книжек –
Неразрезанный томик Блока.

Чтобы плакать – тоже нужно настроение.
Слёзы старого человека –
Это сорвавшаяся с привязи печаль.
К празднику надежды – Христову Воскресению –
Совсем чужие люди подарили бабушке
Новую почти шаль.

Итак, окончена война…
И, дань погибшим отдавая,
Вдруг воцарилась тишина –
Невероятная, святая.

Вдруг под небом апрельским высоким –
Или это обманчивый сон? –
Журавли показались с востока,
Будто парус средь стонущих волн.

Враги сожгли отцовский дом
И мать родную расстреляли.
И земляки на фронт о том
Солдату правду написали.

Я гощу у родного отца.
Вспоминаем прошедшее наше,
И течёт разговор без конца,
И прошедшее ближе и краше.

Пехотинцы кричали, стреляли и пели,
Батарейцы – в туманную роздымь глядели.
Минометчики – каски под ноги бросали,
Автоматчики – кущи огнем причесали…