Её на фронте ранило осколком.
Военный фельдшер рану залечил, –
На службе лошадь оставлять – без толку.
Отчислили домой, в глубокий тыл.

Не бывало прежде так, да вдруг сталося,
Что в деревне Чепухинке**, под Валуйками***,
В тесной мазанке, под крышей соломенной,
Появилось на свет божий чадо малое,
Во грядущем генералом славным ставшее.

Летела пуля тридцать лет.
Настигнут я – пробито сердце.
И надо мной чернеет свет…
От памяти куда мне деться!

Шаг атак порывисто хлёсток.
И горит подбитая «броня».
Я – подранок. Сосенки-подростки
Заслоняют ветками меня.

Мы слушаем прекрасный блеф,
Что кушаем германский хлеб.
Зерно моей несчастной Родины
По договору к немцам шло,

Вроде повезло ей, тетке Даше –
получила сразу два письма.
Радости-то сколько, если даже
и не больно грамотна сама!

Июльский дождь накрапывает редко.
Тепло и сыро. Ни луны, ни звезд.
Нас семь бойцов отправилось в разведку,
Восьмой – на правый берег перевез.

Земля в дыму. А в небе раскаленном
Катился солнца огненный клубок.
На косогоре я лежал зеленом
Орловщины – не чуя рук и ног.

Он опустился на станину,
Едва земли утихла дрожь.
Дым заволакивал долину,
Ложился копотью на рожь.

За солнцем вдогонку
Летит эшелон,
Чернеют воронки
С обеих сторон.

Над старым письмом замираю…
Ты пишешь: «Воюем… Зима».
Отец мой! Да что я узнаю
Из строчек скупого письма?

…повыбиты русские сёла
войною, бесправьем, нуждой.
Давно их сорвало с прикола,
несёт равнодушной водой.

Я лучших не видал гостинцев,
Пока в один из трудных дней
Не съел десяток пехотинцев,
Пять всадников и пять коней.

Был старшина наш прост немножко,
Из деревенских мужиков,
Его «люменевая ложка»
Была добычей остряков.

…А так и вырастали
Без каши и хлебов,
Но каждый был кристален:
Солгать – избави Бог!