Парил в небе коршун, как праздничный Бог,
Белела дорога средь желтых хлебов.
Она, полевая, коня веселила,
По мостику, бричкой гремя, проходила.

Фронтовиков сверкают ордена,
всплеск радости сквозь боль воспоминаний.
Я понимаю в этот день, страна,
как высока цена твоих страданий.

И помнит память, хоть дырява:
Не польза обещать, а вред.
При жизни будущее здраво.
У мертвых будущего нет.

В море бросаем гвоздики,
Там, где на дне теплоход…
Чаек печальные крики.
Тихий, печальный народ.

Как давно нам уже довелось фронтовые петлицы
Неумелой рукой к гимнастёрке своей пришивать,
Золотые, привыкшие к синему птицы
По защитному небу легко научились летать.

Сожженное селение у Сожа*,
В осенней отраженное реке.
Ни крыш, ни стен. Безлюдие. А все же
Старуха варит бульбу в чугунке.

Года послевоенные.
Барачный неуют.
Хлебы благословенные
по карточкам дают.

Осенней ночью падает звезда.
В холодном небе – света борозда.
Примета есть: звезды летучей свет –
Тревожный признак, чьей-то смерти след.

Пока к этим склонам
И к братским могилам
Мы ходим с поклоном –
Не зря всё, что было!

Я помню день осенний, мглистый
И тот земной свинцовый град,
Как бомбы сыпали фашисты
На неприступный Сталинград.

Уходят совсем ветераны,
Редеют седые ряды…
Болят не телесные раны –
Болит у них сердце в груди.

Ещё туман лежит на взгорке
Холодновато и легко.
В эмалированном ведёрке
Несу парное молоко.

От ужаса зимней блокады,
С безвыходно малой земли,
Со смертных застав Ленинграда
По Ладоге психов везли.

Плещутся в небе зарницы,
Пушки надсадно гремят.
– Вот и дошли до границы, –
Кто-то сказал из солдат.

Каждый факт
Суровой памятью просеяв,
Понимая каждый-каждый
Экспонат...