Я под приветственные крики
В тюрьме стихи свои читал.
И в знак того, что я − великий,
Мне корку хлеба кто-то дал.

Сжирал огонь программки и билеты,
Горячим пеплом осыпая нас,
За зданье Королевской оперетты
Шёл бой без передышки пятый час.

Как, память сердца, ты упряма!
И возвращаются бои,
И шепчут исступленно: «Мама…» –
В санбатах сверстники мои.

На земле осенней листья –
Будто солнечные пятна.
С ведрами на коромысле
Девушка прошла обратно.

Тосковать, вспоминая Неву,
На болотах, где «Мох соколиный».
Жить песчинкой надежды единой,
Что я снова тебя обниму.

Два шага от стены к окну,
Немного больше в длину –
Ставшая привычной уже
Комнатка на втором этаже.

Вагонная дверь открывается туго,
Как будто разбухла. И дождичек льет.
В мозгу словно вспышка – здесь родина друга.
Я даже споткнулся: а вдруг подойдет?

Мне снится война по ночам,
Всё чаще, настойчивей снится;
Пылает сосна, как свеча,
И падают мёртвые птицы.

Ты молола зерно
И мукою наш город снабжала,
Но фашисты припёрлись
И стали тебя молотить.

С марш-броска мой дядя Яков
Принял самый первый бой.
Не одну отбил атаку
Пулемётчик молодой…

Что снится тем, кто воевал?
Костры военные? Привал?
А может, холм или гранит,
где глубоко товарищ спит?

Помню: из горящего села,
Где тянулся дым со всех сторон,
Ты, не по летам седой, пришла
В наш стрелковый первый батальон.

Вьются белые дорожки
По крутым зеленым склонам,
По следам матроса Кошки
Обхожу я бастионы.

Закат чадил. Атака захлебнулась.
Пехота под неистовым огнём
В сырой суглинок нехотя уткнулась,
Попятилась, прижатая свинцом.

Он знал, что там, в тылу, страшнее.
Там смерть, как длинная траншея,
На дни и годы продлена.
Здесь смерть мгновенна...