Я бессмертен, пока я не умер,
И для тех, кто еще не рожден,
Разрываю пространство, как зуммер
Телефона грядущих времен.

За спиною – черта горизонта.
Предо мною – два метра земли.
Не порогом – линией фронта
Эти метры легли.

Чёрных дней и ночей череда.
Бесконечной тревоги дорога.
Он сказал:
– Она так молода...

Мы жили в пограничной полосе
Близ хуторов, когда-то заселённых.
Я уходил по молодой росе
И дотемна бродил в лугах зелёных.

Труднейшая задача решена:
Разведчики взять пленного сумели.
Всем повезло. Вот только старшина
Лежит на окровавленной шинели.

Даль, дорога широкая.
И просторы равнинные.
Где же ты, черноокая,
Где метель тополиная?

Над привольным же Днепром, на высоком береге,
Встал Ватутин-генерал, генерал-гранит.
Осенён бессмертием, славен днесь и довеку,
Словно витязь доблестный, зорко вдаль глядит.

…Долго ехала, Бога молила,
Ветер смахивал слёзы с лица…
Замираю над братской могилой –
Там, где светится имя отца.

Был душен воздух, напоенный зноем.
Бой не стихал. Жара такая шла,
Что и ночами не было покоя,
Орудья накалялись добела.

В день, когда на просторы
Свободной советской земли
Из германских пределов
Фашистские банды пришли,

Под вой дикой вьюги, уродлив, греховен,
Тот час был кровавою жаждой томим.
И слышал, опять умирая, Бетховен
Кантаты мелькающих свастик над ним.

Среди гари и среди дыма,
Среди грохота и огня
Пролетали осколки мимо,
Не задев и чуть-чуть меня.

Вы просите, чтоб образ пули
Нарисовал я и пальбу.
В траве военного июля
Спит череп с дыркою во лбу.

Кто хоть раз был в рукопашной,
Что случалось на войне,
Тот не скажет, что не страшно, –
Там уж вроде не в уме.

На войне перед боем
Я слышал не раз:
«Кто останется жить,
Расскажите о нас».