Грозный год предо мной, как виденье, возник –
Это память свои предъявляет права…
Город мой! Ты в те дни не уснул ни на миг,
И от грохота взрывов качалась Нева.

Мама,
Что ты го́ришься,
Отведи беду.
Столько света в горнице!

Где же вы, друзья-«околпачане»?
Те, что не подались в холуи,
Зэки, колымчане, соловчане,
Побратимы горькие мои?

На солдатских путях заграничных,
В блиндажах и окопах не раз
Снился мне – неизменно, привычно –
Дедом срубленный, черепичный

День. Бричка. Перина. Сено...
Налёт самолётов...
Кресты...
Они налетели мгновенно
И бросились с высоты.

Эшелон грохотал – на фронт!
На платформах – орудия.
Пил и пел офицерский вагон…
Люди-люди!

Дорога уходила на восток,
И гулкая, и горькая дорога.
По ней катился беженцев поток
От самого российского порога…

Как много песен время разметало…
Но высится по-прежнему одна,
звуча лавиной гнева и металла, –
её зовут «Священная война*».

Давно уж флаг Победы поднят,
Грозна лишь в памяти война,
А для меня и по сегодня
Не прекращается она...

Плакаты военного детства...
Всех
Родина-мать зовёт,
Как в том сорок первом... тревожном.

Забывая о хлебе и сне,
Он один этот реквием создал
И на каждой сиротской избе
Прибивал красно-чёрные звезды...

Врач сказал:
– Кладите в середину.
Жаль сержанта, даже очень жаль!
Полз на четвереньках – и на мину,
Прямо на три усика, нажал.

В полутёмных домах сорок первого года,
Будто в погребе, холодно и страшновато.
Догорает свеча. Ледяная погода.
Лица спящих детей, словно серая вата.

…После схватки долгой и упорной
мы в село Минаево вошли.
Где же дом высокий и просторный?
Всё фашисты начисто сожгли.

Опалял мороз, как пламя, лица.
Шли мы, терли щеки на ходу…
Встретился я с ними у столицы
В сорок первом грозовом году.