Конечно, я не настоящий!
Я просто мальчик из кино.
Стаканчик вафельный хрустящий,
а в холле песня: «До-ми-но…»...

В пустой ленинградской квартире
С пробитой навылет стеной,
Как черное «яблочко» в тире,
Висит репродуктор стенной.

Вечернее солнце, устав,
катилось к черте горизонта,
и мчался стремительно к фронту
окутанный дымом состав.

Мы лежим под снегами,
А вверху в ослепительной сини,
Словно белые птицы,
Плывут и плывут облака…

Кричат и вьются коршуны над взгорьем,
Над ельником, над зеленью ветвей,
Кричат и вьются, предвещая горе
Задумавшейся матери моей…

В последний раз гляжу на Волгу,
На плёсы в тихом камыше…
Воспоминаньем долго-долго
Теперь ей жить в моей душе.

Прожили двадцать лет.
Но за год войны
Мы видели кровь
И видели смерть –

Не ставь мне, друг, в вину,
Что голос печален мой:
Я песню о тех пою,
Кто не пришел домой.

Отошли бои… И на пригорке,
где мой брат в сражении уснул,
в праздничной зелёной гимнастёрке
тополь встал в почётный караул.

Шепчу не имя: есть оно – и пусть, –
Нет, всю тебя, как песню, наизусть!
Молочный запах кожи молодой,
Изгиб руки – девический, худой,

Июнь сорок первого… Мятные травы,
весёлые косы, прокосы, стога!
Цветёт сенокос. И ребячья орава
ушла из улуса в луга.

Вот я вижу: стоят на крутом берегу
И глядятся в реку высоченные ели.
Убежать бы мне в юность, а я не могу –
Замели все дороги слепые метели.

Одни её встречали у Рейхстага
И расписались на его стене.
Других цветами осыпала Прага,
И знали все: пришёл конец войне.

Вот и сбылось, о чем мечталось,
Что согревало нам сердца.
Бежит состав, уже осталось
Полкилометра до конца.

Пусть приняла борьба опасный оборот,
Пусть немцы тешатся фашистскою химерой,
Мы отразим врагов. Я верю в свой народ
Несокрушимою тысячелетней верой.