Вот и мне, отец, тридцать четыре –
Столько лет исполнилось в тот час
И тебе, когда в гремящем мире
Жизнь твоя в бою оборвалась.
Вот, отец, мы сверстниками стали,
Будто мы двойняшки на часок.
Будто в гости ты зашёл, усталый,
И спросил: «Ну как живёшь, сынок?»
Уходил ты в середине лета,
Говорил: «Мы к осени придём…»
Ах, отец мой, брат мой, видно, это
Не прогулка к озеру с ружьём…
Ты унёс с собой и наше детство –
С мамой мы недолго были все:
Билась, билась, да куда ей деться? –
Как лучинка сирая в светце…
Догорела. Разбрелся́ по свету
Выводок, покинутый тобой.
Дом родимый, сколько долгих лет он
Гнил один, холодный и пустой!..
Не пропали!.. Крылья оперились,
И хоть тропка всякому своя,
Не искали тени, не ленились –
Все твои при деле сыновья.
Нефть из недр один по трубам гонит,
«Наш парторг!» – услышишь о втором,
Третий, может, выстроил уж город,
Ну, а я работаю пером.
Так-то вот... И род наш стал полнее,
Да и жизнь – сравнишь ли с той, былой?
Ты б теперь залюбовался ею,
Если б не могилка под звездой…
Двадцать миллионов схоронили –
Вот как обескровела страна!
Всё же своего не уступили,
Рассчитались с Гитлером сполна.
Всё прошли – и голод, и лишенья,
Справились с разрухой и бедой…
Двадцать лет. Но двадцать лет
свершений –
К нам теперь не сунешься с войной!
На столе ломоть у нас не тонкий,
Наши ночи больше не темны.
Даже верь не верь, отец, но только
Дотянулись мы и до Луны.
…Только боль мою мне не ути́шишь –
Это как на речке полынья.
Может, ты один умеешь слышать,
Как сжимает сердце у меня.