Не ленинградец я по рожденью.
И все же я вправе сказать вполне,
Что я ленинградец по дымным сраженьям,
По первым окопным стихотвореньям,

Пятнадцать лет на карте нет страны,
Разорванной на части без войны,
А мы победу празднуем упрямо
С томящим ощущением вины...

Детство, детство! Город госпитальный.
Было зло, а помнится добро.
Вырастали не под звон пасхальный,
А под сводки Совинформбюро.

В войну мне выдали бесплатно
Американское пальто.
Во всей округе, вероятно,
Такого не имел никто.

Жуков снова на Мавзолее.
Это видел я, это было
в день двадцатого юбилея,
в день двадцатой мирной весны.

Земля моя! О как все это здорово!
Гляжу кругом – и края нет степи.
Размах, простор на все четыре стороны,
А я волнуюсь – шагу не ступить.

Стремясь быть лучше и честней,
Мы нашу жизнь, как песню, пели.
И над могилами друзей
Который год поют метели.

В чешской деревушке у садов зеленых
Встала после боя танковая часть.
Запылились хлопцы, им воды б студеной –
В самый раз помыться и напиться всласть.

Народ замолчал от печали,
когда
снежный ров был разрыт.
В нём
тело цеплялось за тело.

Спи, сердце. Я тихо стою.
Что делается со мною?
Я слез по убитым не лью,
Не вылечить мертвых слезою.

Меч булатный. Конь буланый.
Вихревой простор.
Всадник в бурке по елани*
Мчится мимо гор.

Нам долго спать сегодня не придётся…
Нам утром в бой идти.
Я встала рано, до восхода солнца,
Но нет отваги – только боль в груди.

Валяется картошка на дороге.
Валяется… И пусть… Не подниму…
Подумаешь, картошка, ценность вроде!
И всё-таки неловко… Почему?

Неслышно вспыхнула ракета,
Повисла огненной дугой,
И над притихшим сельсоветом
Раздался залп, за ним второй.

На площади опустошенной
Разрушен вражеским огнем
Приветливый, многооконный,
С цветами в окнах детский дом.