Ялавр*…
Ялавр…
В волненье
Я вспомнил про детства село.

Милы вы, осенние тропки
В смоленских привольных лесах.
Холмы мне напомнили сопки,
И та же лазурь в небесах.

В ту, сорок четвёртую, весну
Было неспокойно в детском доме.
Толька Луговой и Витька Дёмин
По теплу сбежали на войну.

– Куда ты?
– В клуб! –
Бросаю книжки –
И напрямик через заплот*.

В газетке чахленькой фашистский рифмоплет
Наплел сентиментальное такое…
И сердце снова сутки напролет
Кричит, кричит, и нет ему покоя.

Не соломы желтым ворохом –
хоть привычней и ловчей –
разжигают бабы порохом
зев усадистых печей

Малолюдно в нашей лодке:
Сотня вёсел – три гребца…
Не дожили одногодки
До победного конца.

После Победы, вести о которой
Преобразили каждого из взрослых,
Пришло и к нам, мальчишкам, торжество.
С утра свои землянки покидая...

Кто он: садовник иль учитель?
А впрочем, что ему чины –
На нем берет и синий китель,
И все отличия войны.

Таял первый, безвременный снег –
Дымноватый, сырой, неподвижный,
Что еще не форсировал рек,
Не раскинул петляющих лыжней.

Море, море… Балтийское море…
Вьются волны живой красоты.
Ты клокочешь, и в пенном просторе
Синим пламенем кажешься ты.

Душа моя укромная,
Зачем поём с тобой:
«Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой!»?

Блокадному, не иному,
Ржаному и не ржаному,
Хоть звали его – ржаной,
Землистому,

Забывая о хлебе и сне,
Он один этот реквием создал
И на каждой сиротской избе
Прибивал красно-чёрные звезды...

Я был пацаном голопятым,
Но память навек сберегла:
Какая у нас в сорок пятом
Большая победа была!