На этой зелёной земле
От памяти некуда деться…
Военное горькое детство
В тревожно притихшем селе.

Мне было пять лет,
И я не понимал,
Что родился в разрушенном городе
Рядом с пивнушкой.

Сгустился за окнами сумрак густой,
Январские ночи – глухие-глухие…
Поочерёдно одна у другой
Ночуют Настя и Евдокия.

Снова со смертью мы в споре.
Сотни ракет, словно зори,
Брызжут из тьмы.
Трубки дымятся и тлеют…

Твой командир тебя годами старше.
Он больше знает, больше пережил.
Ты в школе был, а он – уже на марше,
Ты дома был, а он уже служил.

«Мы будем играть в войну, –
дети сказали, – и ты
будешь фашистом», – «Нет,
я не хочу быть фашистом!» – «Но это, –
дети сказали, – совсем понарошке».

Мне в детстве часто не хватало сил.
Сквозь безотцовщину до выпускного класса
Я пробивался, дрался и грубил –
Учитель мне твердил, что жизнь прекрасна.

То ли сон о старшем брате,
То ли память детских лет:
Рук широкое объятье,
Портупея. Пистолет.

Ботинки выпачканы грязью,
мы шли как будто бы во сне,
как будто всё это в рассказе,
а не в действительной войне.

Как будто раны затянув живые,
Кирпич ложится в брешь, за рядом ряд.
«Окрашено», – я прочитал впервые
На той стене, куда попал снаряд.

Голос ровный и спокойный.
Взгляд – в далёкую зарю.
Через годы, через войны
В лик старушечий смотрю.

Был схвачен. Не ушел из-под расстрела.
Из партизан во сне приходит к ней:
– На мне рубаха, мама, вся истлела,
Смени рубаху мне, дай поновей…

Из пламени смелого сердца выткали мы тебя,
Лучами родного солнца вышили мы тебя.
Над зыбью родного моря, над твердью родной земли
Высоко в родимом небе багряный твой свет зажгли.

Пришла к заутрене в церквушку,
Поклоны била до земли:
«Храни, Господь, безвинных души!
Мои печали утоли.

Прижав в асфальту цепь пехоты,
Срывая боевой успех,
Прицельно били пулеметы
С собора, что был выше всех.