Корежилась земля… Под рев металла
Я шел, солдат, на линию огня.
А где-то мать ночей недосыпала –
Своей любовью берегла меня.

Когда товарищ мой упал,
Сраженный пулею, – я знал,
Что завтра в огненном дыму
Я не скажу: «Держись!..» – ему;

Лети, стремительный и грозный,
В просторах облачных дорог.
Ты ласково народом прозван,
В бою бесстрашный, – «ястребок».

На дне окопа сердце колотилось,
Окоп, гремя, утюжила броня.
Земля не подвела, не расступилась,
Она спасла от гибели меня.

Мы сюда приезжали
Прямо с лекций в трамваях
И траншеи копали
У переднего края.

Родилась гимнастёрка в поле,
Хлорофилла вбирала вволю.
И шумели, словно листва,
Подраставшие рукава.

Вы не были в районной бане
В периферийном городке?
Там шайки с профилем кабаньим
И плеск, как летом на реке.

Седой военный входит подбоченясь
В штабной вагон, исписанный мелком.
Рыжебородый тощий ополченец
По слякоти шагает босиком.

Да, сибиряк – душа живая –
хранит с суровым прошлым связь,
беду и радость принимая
с достоинством, не суетясь.

Старый домик, занесённый снегом.
Тишина, вселенческий покой.
Не видать ни птиц, ни человека
В деревеньке позднею зимой.

Над погостом виснут облака,
Словно над могилою венки.
Хоронить несут фронтовика
Друга своего фронтовики.

Наш старшина – Кравцов Алёшка –
Лежит ничком, и кровь кругом:
Нога оторвана, а ложка
Еще торчит за сапогом...

Как ни глубок он, след от танка,
А все-таки он след-времянка:
Его, как и любой окоп,
Забьют пшеница иль укроп.

Товарищ наш «по чистой» уходил,
Но наших адресов не собирал:
Он тяжело и долго умирал –
Ему в живот осколок угодил.

Я, осетин, под той горою
Рожден, где выше туч поля,
Но стала родиной второю
И мне смоленская земля.