Где отец схоронен – неизвестно,
Лишь известно: он погиб в бою,
По-солдатски преданно и честно
Защищая Родину свою.

Насколько обнимает глаз пространство
И может повернуться голова,
Разросся вширь могучий дуб славянства,
Живых ветвей поднявши кузова.

Железный холод подступал к Москве,
Огонь и стужа встретили врага,
Штыки мерцали в грозной синеве,
И голубели жесткие снега.

О, продавался бы кинжал,
Который с одного удара
Неправду насмерть поражал, –
Я б первый нёс его с базара!

Мы несли его к могиле
На плечах лесной тропой.
Тучи серые сорили
Вперемешку снег с крупой.

Страна в сраженьях напрягала нервы
За общую судьбу и за мою…
А я, мальчишка в страшном сорок первом,
Блаженствовал в саратовском раю.

В степи ковыль седее седины,
Легли траншеи горше, чем морщины.
В степи не зря дороги сведены
К могилам на высотах и лощинах.

Ещё война не позабыта
Среди забот и суеты,
И всех пропавших и убитых
Ещё так явственны черты...

Оставили силы конягу:
Бескормьем разила война.
Слезинки катились на флягу:
Девчонка поила коня...

Берет начало сорок пятый,
И мы – за Одером-рекой*,
И до конца войны проклятой,
Как говорят, подать рукой.

Как зимы военные были люты!
Полвека живу я всё в тех же широтах
и жду ежегодно (не без маеты)
подобных тем давним...
Пустая забота!

Я лежал на ничейной земле,
На разрытой ничейной земле,
На убитой ничейной земле,
На сожженной ничейной земле.

Тут – только рана пулевая,
А там – сосчитаны часы.
Дымится, скорбно дотлевая,
Лесок нейтральной полосы.

Здесь было два села, и оба
Враг сжег дотла. Они пусты.
Лишь печки русские в сугробах
Стоят, раскрыв по-рыбьи рты.

Как оспой,
ржавчиной изрыта,
лежит сапёрная лопата,
навылет пулею пробита...