Какая тишь! И ты ко мне уже
Спускаешься с высокого пригорка…
Пропахший дымом боя и махоркой,
Я сладко сплю в солдатском блиндаже.

Как долго –
Через всю Россию –
Шли письма.
Днём и по ночам.

Всех тяжелей был первый день войны –
Тогда мы через лето отступали,
Несли в себе мы гнев родной страны,
Но знали мы, что выстоять должны

Пошел я на фронт,
Я за жизнь не дрожал.
Вернее, на фронт
Я с завода сбежал.

Мальчишка мне попался на дороге,
Он шел, смотря из-под опухших век,
Русоголовый, маленький и строгий,
Узнавший горе русский человек.

Взрыв. И наземь. навзничь. Руки врозь. И
Он привстал на колено, губы грызя.
И размазал по лицу не слёзы,
А вытекшие глаза.

О восходе усталыми грезя сердцами,
Деревушки, равниной раскинувшись, спят.
Синий пар поднимается над озерцами,
Словно это котлы, что вот-вот закипят.

За деревьями не видно
Приднестровское село.
Здравствуй, бабка Степанида,
Ты жива. Мне повезло.

Чуваш, мой друг, письмишко написал,
чтоб знали дорогие сердцу люди:
«Ваш сын Мирза живой… и скоро будет…»
Да только адрес мой не указал.

Сердце, сердце, потерпи взаперти!
Не гуди, башка контуженая!
Нам бы только это поле перейти –
и вповалку бы, не ужиная.

«Не входить, угрожает обвалом!» –
Помню надписи я на стене.
Был тогда я совсем мальчуганом,
Лет так пять или шесть было мне.

Лето выдалось ветреным, тёплым
И гоняло над пашнями пыль.
Подарил мне костыль дядя Стёпа,
Настоящий военный костыль.

Мы предчувствовали полыханье
этого трагического дня.
Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.
Родина! Возьми их у меня!

Новый год был в семь часов. Позднее
Не пройти без пропуска домой.
Был обстрел. Колючим снегом веял
Смертоносный ветер над невой.

Сорок первый, станция Джурун
В тихом камышовом Казахстане.
Юрта. Монотонный шорох струн.
Простокваша твёрдая в стакане.