Опять с уродливым лицом
эпоха новой ищет правды.
И как когда-то над отцом,
так надо мной свистят снаряды.
Последние почти иссякли силы.
Свело уста. Не шаг уже – шажок!
Но встал отец навстречу
из могилы
И твёрдо приказал:
– Держись, сынок!
Ещё ты можешь, знаю по себе я,
идти вперёд,
шагать на всю ступню!
Пускай в тебя шарахнет батарея,
ты и тогда не дай себя согнуть!
Не до предела жилы кровью вздулись.
Ещё ударят из всего огня!
Я не за тем в Карпатах
шёл под пули,
чтоб слабым ты родился у меня.
В атаку шёл,
секунды не помешкав,
От свежих ран и язвы чуть живой.
Друзья вперёд стремились вперебежку,
и только я мишенью шёл – прямой!
Сжимал цевьё
и шёл напропалую
по полю.
Шёл в сединах, как в снегу.
И понимал, что если упаду я –
от слабости подняться не смогу.
Иду, сынок,
а пули жертвы просят.
Аж тело жалят. Форму в клочья рвут.
Но твёрдо знал,
что если меня скосят –
отступником друзья не назовут.
Бесился враг: упитанный, холёный.
Не удержался. Дрогнул.
И – в кусты!
И заревел:
«Да он – заговорённый!»
Заговорён, чтоб, сын, родился ты!
Ещё не раз судьба воздаст и спросит.
Превозмогай соблазнов жалкий зуд.
– Превозмогу!
Пусть лучше меня скосят –
отступником друзья –
не назовут!