Тосковать, вспоминая Неву,
На болотах, где «Мох соколиный».
Жить песчинкой надежды единой,
Что я снова тебя обниму.

Послевоенный бедный дворик.
Под безмятежной синевой
Резвятся мухи на заборе,
И пахнет глиной и травой.

Моё нищее детство, смогу ли тебя упрекнуть
За обиды и слёзы?
Это верный, по жизни единственный путь –
Через беды и грозы.

На марше,
В карауле,
На привале,
Когда почти беспомощны слова...

Страшная война –
Строгий пост. Молюсь,
Чтоб воскрешена
Им была вся Русь.

Просторный гроб у тёти Поли
И даже тонкое бельё,
Но на лице гримаса боли –
Печать страдания её.

Томилось мясо на огне,
В час отдыха точились косы –
Никто во время сенокоса
Не мог и думать о войне.

С детства, помню, мечтала
я увидеть Москву.
Годы шли. Подрастала.
Сбылся сон наяву.

Была избушка на курьих ножках,
Осталась просто – о двух окошках.
А где же ножки, коль были, где?
Вначале прятались в лебеде.

По глазам хлестнул горячий ветер,
вышиб землю из-под ног удар…
Но не закатилась в сорок третьем
красная отцовская звезда...

Картон коробится уже,
Из ветхой рамки выпадает.
Довольно простенький сюжет.
Но так бывает, так бывает...

Дремотно светит каганец,
Мать за полночь все бьет поклоны
И спрашивает у иконы:
– Когда ж конец?

За Стенькиным долом ещё громыхает,
Но тучи за дальнюю рощу ушли,
И вытянул шею дубок, обсыхая;
Зацвиркал кузнечик, детёныш земли.

Мечтатель, фантазер, лентяй, завистник!
Что? Пули в каску безопасней капель?
И всадники проносятся со свистом
Вертящихся пропеллерами сабель.

У Аксиньи брови сини,
Словно галочье перо,
В пятистенке у Аксиньи
От тафтовых кофт пестро.