Мела метель позёмкою
До боли и тоски.
Солдаты хлеб ножовкою
Делили на куски.

Поехали, батя, за пивом,
возьмём и бутыль, и бидон.
В горпарке открылся красивый
над самой рекой павильон.

Склонюсь к твоему изголовью
в плену у больничных палат,
отец, истекающий кровью,
как в тесном окопе солдат.

Белеет ли в поле пороша
Иль гулкие ливни шумят,
Стоит над горою Алеша,
В Болгарии русский солдат.

Умолкла дробь, и барабан застыл,
Натянутой поблескивая кожей…
На черном фоне белые кресты
На пауков засушенных похожи.

…Долго ехала, Бога молила,
Ветер смахивал слёзы с лица…
Замираю над братской могилой –
Там, где светится имя отца.

Друг, товарищ мой за Ленинградом,
Ты мой голос слышал за кольцом.
Дай мне руку. Прорвана блокада.
Сердце к сердцу – посмотри в лицо!

Его прислали в роту с пополненьем.
И он, безусый, щуплый паренёк,
разглядывал с наивным удивленьем
такой простой и страшный «передок».

На пределе сил был оттеснён противник.
Отдыхал вповалку перед боем взвод.
Пепелища снова накликали ливни.
Просыхал к ночи кровавый пот.

Я возвращаюсь всякий раз туда –
В окопный быт, в обугленные дали,
Где мы не так уж много и познали,
Но без чего не вышли бы сюда.

А сколько спички стоили, кто скажет?
У нас в тылу во времена войны?
Да их тогда и не было в продаже,
И значит – спичкам не было цены.

Я рождена в суровый год военный
В бараке, в тесной комнатке убогой,
Где на ночь, по обыкновенью,
Постель стелили даже у порога.

Полей предвечерняя небыль,
Похода размеренный шаг,
Пыля, пробирается в небо
Войны бесконечный большак.

В эти страшные годы немало
Мы тяжелых дорог исходили.
Отцвела наша юность, умчалась
В туче взвихренной танками пыли.

Растает снег, и зацветет сирень.
В сирени соловей не петь не может.
Пусть на руинах черных деревень
Обугленные ветки ветер гложет;