Я видел кинофильм одной страны.
Которая почти не воевала,
Которая смеялась, танцевала,
Пока мы задыхались от войны.

Ручьями бруствер быстрыми изрезан,
На нём густой травы и нынче нет,
И каска – проржавелое железо –
Лежит на дне окопа тридцать лет.

Нет, он не умер,
Он погиб, мой брат…
Он ранен был
Семнадцать лет назад.

Эти стены мощные и своды,
Дважды побывавшие в огне,
Знали в дни суда и на войне
Две победы света и свободы*.

Прошли неласковые годы.
И спину разогнула мать.
Отец вернулся из похода,
Вернулся зверя промышлять.

Ты каждый раз, ложась в постель,
Смотри во тьму окна
И помни, что метет метель
И что идет война.

Ты зажги мне свечу в день моих именин.
Я ни жив и ни мёртв, в небе птицей летая,
где прощальным салютом из вражеских мин
встретил мой самолёт день девятого мая.

Толпились во дворе военкомата
Внезапно повзрослевшие ребята.
Не только сыновья – уже сыны.
Шёл самый первый день большой войны.

Адрес краток: вместо дома-улицы –
Только номер почты полевой…
Детские каракули сутулятся:
ПАПКА...

На фотографии в газете
Нечётко изображены
Бойцы, ещё почти что дети,
Герои мировой войны.

Мы щавель за домом рвём.
День стоит ненастный.
Рассекает тучи гром
Плетью ярко-красной.

И какие ж красавицы на Руси росли!
Косы толстенные, в руку, почти до пят.
Ноги, не знавшие обуви, от росы красны.
Ситцы – излюбленный их наряд.

Он молод, строен, полон силы,
Он едет нынче на войну,
В краю родном оставив милых
Детей, любимую жену.

Гудит земля. Шагают части.
Идут – и края не видать,
На бой идут. И кто – на счастье,
И кто – на смерть, не угадать.

Прогнали немца.
И в родной сторонке
Нам кучно били в сердце похоронки.
Мать ночью слёзы давкие глотала,
А днём одежду детскую латала.