Меда первого запах
Ветер с вишней несет.
По дорогам на запад
Наше войско идет.

Не в этом ли сгустке – плоть сына ее? –
Мерещится матери сквозь забытье:
Так вот он, найденыш, родное дитя!
Вся в струнку, суставами глухо хрустя

Я шел по странам мира долго,
Громил фашистскую орду
И знал, что на родную Волгу
Я через сто смертей приду.

Дождливой ночью на глухом лугу
В потёмках мы заканчивали мётку.
Отужинавши с мамой всухомятку,
Заночевали мы в своём стогу.

С годами глубже в детство забираясь,
Найду костёр под пологом лесным.
О, радость! О, щекочущая сладость –
Тот, от ноздрей не отлетавший дым!

Отец в больнице. Это всё война –
Подстерегла и руку иссушила,
И отняла его былую силу,
Которая ему ещё нужна.

Руками, огрубевшими от стали,
Писать стихи, сжимая карандаш.
Солдаты спят – они за день устали,
Храпит прокуренный насквозь блиндаж.

В душе её хранится вера,
Что сын вернётся в отчий дом.
Огню надежды есть ли мера?
К ней сын приходит в каждый сон.

Военный госпиталь был рядом –
От нас всего через забор
Работал инвалид с «отрядом»:
Пила, две бабы и топор.

День как день.
Но мельканье в глазах от нарядных детей.
Малоохтинский рябью лиц загорелых подёрнут,
Как бликами солнца поверхность Невы.

Русланову слушает старый солдат,
И вольно в душе, как в долине.
Да, он консерватор, и он ретроград,
Но был в сорок пятом в Берлине.

Горбом высотка средь болота,
Её брала в войну пехота.
Ржавеют гильзы между пней –
Немых свидетелей тех дней.

В чем слава солдат, уходящих в атаку, –
Глазам не увидеть, рукам – не объять.
Она не жестянка нагрудного знака,
И слово не в силах ее передать.

Обняв руками голову, порою,
Часами погружаясь в море дум,
Тебя я вспоминаю… Валит снег,
В окно стучится сумасшедший ветер…

Мой брат кричал:
«За Родину! За Сталина!»
Не говорите –
«Власть его заставила».