И приветливость во взгляде,
И следы былой красы,
И подзорник* на кровати,
И стенные бьют часы.

Из Нюрнберга, сжатого кольцом,
Мой друг привез свои святые снимки:
Он там работал в шапке-невидимке,
Хотя официальным был лицом.

Разгуделась придорожная струна,
Поразохался корявый березняк.
Ой, душа моя, родная сторона, –
Обезлюдевший тоскующий большак.

Там, где радуга над полем,
Где зелёная деревня,
Где гуляют грозы в ливнях
По берёзовым лесам...

Я думаю о судьбах тех,
кто много лет идёт с войны.
Их сотни тысяч человек,
на вечный путь обречены.

Упала бомба в мойку против дома,
Где Пушкин жил, где свой окончил путь.
Насколько бомба та была весома
И многотонна ли – не в этом суть.

Солдатское солнышко – месяц,
Осенняя черная ночь…
Довольно. Подохнешь без песен,
Не нам воду в ступе толочь.

Это всё час назад называлось домом.
Я стою средь камней и ворочаю ломом.
Там живые нас ждут, им нельзя не дождаться.
Там в завале родные, друзья, ленинградцы.

Мирным днём весёлый хохот детский
Будоражит середину дня.
«Т-тридцатьчетвёрку» – танк советский
Облепила в парке ребятня!

Всё было – и скользко, и круто,
Всё было – и солнце, и мгла,
Но тихая эта минута
Со мною сквозь годы прошла

У нас зима. Колючие метели
Нещадно жгут солдатское лицо,
Но я пишу, прикрыв листок шинелью,
Склонясь на пень, вам это письмецо.

Железный холод подступал к Москве,
Огонь и стужа встретили врага,
Штыки мерцали в грозной синеве,
И голубели жесткие снега.

Мама, мама,
когда мы будем дома?
Когда мы увидим
наш дорогой плебейский двор

Не вези, лошадка, лихо,
Не гони повозку, кучер,
Не оставь ребят без жмыха,
Пусть возьмут из доброй кучи

Я чту закон, который вечно свят, –
Не надо тостов, громких слов не надо…
Молчанием помянем тех солдат,
Что не пришли с полей войны когда-то.