В машинном рокоте и гуле,
В Кузбасса селах, городах –
Иркутске, Омске, Барнауле,
На фабриках и на полях

Ну что ты можешь рассказать мне, гид?
Я о войне наслышан с малолетства.
Мой дед Матвей под Краковом погиб,
В чужой стране с Россией по соседству…

Не таким уходил я когда-то
на войну от родных островов.
Только помнится пламя заката
и тяжелые всплески валов.

Всё тяжёлое – позади.
Всё весёлое – впереди.
Никому ничего не должны,
Улыбаемся, пацаны!

Снег и лед. Под Ленинградом
Дед Мороз вступил в права.
Зимний фриц с потухшим взглядом
Прячет руки в рукава.

Война… Сирот – что стреляных патронов…
Взмутили Днепр ручьи сиротских слёз…
Его нашли под вечер на пароме
И на попутке привезли в колхоз.

Когда над Волгой только-только
Зажгутся первые лучи,
Мальчишки из тебя осколки
Вновь извлекают, как врачи.

Чайник вскипячённый.
Хлебушка негусто.
Был он очень чёрный.
Был он очень вкусный.

Во цвете лет погиб отец… О Боже!
Он ныне в сыновья годился б мне.
Он вдвое был меня моложе,
Когда погиб на проклятой войне.

Меня с ним вновь весна свела:
Средь звуков оркестровой меди
Услышал трель я соловья,
Как в сорок пятом...

Батя горестно пел…
Восемь душ – забота!
В месяц дважды хмелел,
Приходя с завода…

Меня нашли в огромной луже
Под самолетом
В ледяной весенней стуже.
Я в ней проспал четыре часа

К кому – теперь уже не помню –
Та похоронная пришла.
Но боль ударила как молния
По людям нашего села.

О, этот бой с утра! Какой по счету –
Седьмой, двадцатый ли, сороковой?
Огонь настильный* жал к земле пехоту,
И ты дышал горелою травой.

В том довоенном, давнем, до,
уже как будто допотопном,
всё было музыкою: топнем –
и раздаётся сразу: до-о-о...