Станица их ждала с кусочком сала
И с коркой хлеба, спрятанной в комоде,
Со снегом талым, с повзрослевшим малым,
Одетая совсем не по погоде.

В машинном рокоте и гуле,
В Кузбасса селах, городах –
Иркутске, Омске, Барнауле,
На фабриках и на полях

Огонь метался в дикой пляске
На желваках и круглых касках.
Я через бруствер опаленный
В неведомое сделал шаг.

Мы с радостью вперед смотрели,
Мы знали – это впереди,
Мы быть похожими хотели
На вас, товарищ командир.

Синь Алагира, Джава скалы,
Ардона горные пути!
Там сердце, как ягненок малый,
От счастья прыгало в груди.

Звёзд муравьи по небу шагали строем,
Время переходило вброд Ниагару плача,
Кормчий предстал пред миром антигероем,
Рухнул привычный миф, ничего не знача.

Опять разгулялись витии –
Шумит мировая орда:
Россия! Россия! Россия!..
Но где же вы были, когда...

Сзади нарвские были ворота,
Впереди была только смерть…
Так советская шла пехота
Прямо в желтые жерла «Берт».

Разные из репродуктора звучали в детстве слова,
Но ничего не запомнилось торжественней и священнее:
«Внимание! Говорит Москва!
Передаём важное правительственное сообщение!»

Вспомнил я о прикамской раскидистой ели
В белорусской лесной стороне,
И певучие звуки удмуртской свирели –
Чипчиргана – послышались мне.

Похоронка – на скатерти,
буквы плывут, как дым.
А у матери,
а у матери...

Отец белил и напевал:
«…Эй, баргузин, пошевеливай вал…»*
А мама ушла в магазин.
А я в этой песне не понимал,
кто такой Баргузин...

Кленовые насупленные кроны
Над зеленью защитною шатра.
За белизной стола операцьонной
Колдуют до рассвета доктора.

Война. Сибирь. Зима. Наш класс холодный.
Сижу за партой, сгорблен и угрюм,
И вывожу: «Дорогою свободной
Иди, куда влечёт… свободный ум…»

На барже выше Сталинграда
Плывут, во сне иль наяву,
Солдаты, кони и снаряды
Плывут, – и с ними я плыву.