Я люблю берёзовые рощи...
Я люблю берёзовые рощи,
Мягкий мох, как бархат под рукой.
Я в последней сущности – хороший,
Да и в первой – тоже не плохой.
Гора над моей деревней: возле неё погреться
память не прочь, как будто – это коровий бок.
С вершины этой горы видно другое детство,
или, верней, преддетство, замысел между строк.
А это была война. Подколодное мясо ядом
пёрло, жуя страну, множилось, как число.
Одно из моих имён похоронено под Ленинградом,
чтобы оно во мне выжило и проросло.
Значит, и эта гора, честной землёй объята,
уходит в глубины земли, ищет потерянный дом.
И, как битва, сверкает на ней роса под рукою брата,
роса молодой травы, беспечный зелёный гром.
За горизонтом порой исчезает Медведица – это
смещается ось Земли, вопрошает и тварь, и дух:
– Куда провалился злак, путеводный подросток света?
– Где неба привычного лик, из каких вырастает прорух?
Где неба привычного лик? Творцы Вавилонской башни
искали его вверху, не чаяли, как обрести,
и метили с ним срастись, сравняться плотью всегдашней,
а выпало растеряться, себя и его низвести.
Теперь, пролетая над местом, где когда-то башня стояла,
птица может забыть, зачем и куда летит,
дождь исчезает в себе, и, выросшая как попало
до сотворения мира, не дрогнув, трава стоит.
Есть бремя связующих стен, и щит на вратах Царьграда,
прообраз окна Петрова, сияет со всех сторон.
Но след Вавилонской башни зияет беспамятством ада
и бродит, враждой и сварой пятная пути времён.
Тот, кто построил «ты» и стал для него подножьем,
видит небесный лик сквозь толщу стен и времён.
Брат идёт по горам, становясь на тебя похожим
всё более и больней, чем ближе подходит он.
Печатается по сайту автора.