Пускает корни лебеда.
Пускай растёт. Она права.
А мне и нынче лебеда
Не просто так – трава.

Тумана и печали пелена,
Ночные вздохи старого завода,
Который помнит те четыре года –
Почти без хлеба и почти без сна...

Синенький скромный платочек
Падал с опущенных плеч.
Ты говорила, что не забудешь
Ласковых, радостных встреч.

Мы шли под пули, в стужу дрогли,
Мы бой вели четыре дня
И, взяв рубеж, – везенье, рок ли –
Живыми вышли из огня.

Гудок паровоза подобится стону,
Всё дальше и дальше плывёт над тайгой,
А мама моя всё бежит по перрону,
Хотя пятый месяц беременна мной.

Ах, война! То метит в лоб,
То заходит с тыла,
Вот он, узенький окоп –
Братская могила.

О, поле боя, поле боя!..
Воронеж. Мне двенадцать лет.
И солнце светится рябое
На змейках пулемётных лент.

Край льняной, холстянáя сторонка,
Что с тобой сотворила война?
Пригодилась ты, бабья сноровка:
Сноп обмёрзлого в полюшке льна...

Сон, никогда не снившийся, – всё тот же,
Ползёт, скрипит, в небытие скользя:
В потёмках воют «виллисы»* и «доджи»**,
Идти нельзя. И отдохнуть нельзя.

Ты перешел родной порог,
Как солнечная весть.
Не перечесть твоих дорог,
Твоих путей не счесть.

О крыльях в детстве Глеб мечтал,
О звёздах алых.
Потом его кромсал металл
В окопах ржавых.

Я плачу о тех убиенных,
Которых нашёл следопыт.
И страшно мне слушать военных,
Поющих «никто не забыт».

Передо мной раскрыт который год
Отцовский из концлагеря блокнот.
Читать не в силах я – болит душа:
В нём жив отец, едва-едва дыша.

На пристрелянных высотах,
над стоячею водой,
мы оставили полроты,
может, самой молодой.

Погружены
в томительный мороз,
Вокруг меня снега оцепенели!
Оцепенели маленькие ели,
И было небо тёмное, без звёзд.