А может быть, пройдёт
Немало лет.
И вех.
И я увижу тех,

Средь многих дел, поступков и событий,
Успех и горе – всё перенеся,
Тот выпуск сорок первого забыть ли
Всем нам, кому давно за шестьдесят?

Нет, не до седин, не до славы
Я век свой хотел бы продлить,
Мне б только до той вон канавы
Полмига, полшага прожить;

Сомкнулись ножницы огня
Как раз над нашими рядами.
Был день. Глазам не видно дня:
Перед глазами – мрак и пламя.

Я литую осматривал
кладку
над фундаментом школьной стены –
всюду видел рабочую хватку...

Спи, сердце. Я тихо стою.
Что делается со мною?
Я слез по убитым не лью,
Не вылечить мертвых слезою.

Салют Победы отсверкал,
Прекрасен и высок…
Тот Зойкин стал,
Тот Сонькин стал,
Тот Нюркин стал сынок.

Жду тебя, хороший мой,
Очень крепко жду.
Жду уральскою зимой,
Жду весной в цвету.

Куры, куры белохвосты,
Лишь заглянет дождь сюда –
Как в войну при слове «воздух»,
Разбегутся кто куда.

Ты думал, фашист,
что, бросив моё голое тело
в хлад подземелья,
Ты все у меня отобрал...

Приходит день, и по-мужски сурово,
Окинув взглядом землю и года,
Не проронив ни стона и ни слова,
От нас отцы уходят навсегда.

Она давно живёт одна.
Помолится неслышно Богу –
И смотрит, смотрит из окна
На онемелую дорогу.

Пройдя сквозь огонь грозовых канонад,
Сквозь беды, тревоги и боли,
Разъезд Дубосеково, словно солдат,
Глядит на зеленое поле.

Зенитным скошенный снарядом,
По-лягушачьи, на живот,
На луг с деревней нашей рядом
Упал немецкий самолёт.

Всё дальше от войны уходим,
но в памяти она всегда,
нам снятся выжженные годы
и выжженные города.